Рецидивистка - читать онлайн книгу. Автор: Александр Звягинцев cтр.№ 11

— Так-то оно так, Владимир Данилович, но я вам откровенно скажу: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Как она нас с вами костерила…

— Кто костерил? — неподдельно удивился Позняк и насторожился.

— Ну кто еще… Бредихина. Называла нас глухарями бесчувственными. Ведь она буквально через неделю сбежала из дома престарелых, да еще, понимаешь, и деньги чужие с собой прихватила, причем не маленькие, ну и пошла опять под суд.

— Мда… а… а… — недовольно промычал Позняк, тяжело вздохнул и насычился.

Нахмурив брови и поджав губы, он каким-то совершенно отстраненным взглядом сначала посмотрел на Дятлова, потом еще раз вздохнул и уставился в окно.

Белесые косы первой в этом году обломной метели, пританцовывая, кружились и заметали бескрайние степные просторы, а Владимир Данилович смотрел сквозь них и думал о том, что когда-то, в такое же бессезонье, по этой же самой дороге, но только ловя дрожака в кузове попутной полуторки, он добирался к своему первому прокурорскому месту службы. И первым делом его тогда было дело Тимофея Бредихина. А теперь судьба как бы напомнила ему об этом, сведя с матерью Тимофея. Она будто бы предлагала ему искупить его обвинительное усердие и проявить заботу об одинокой старушке.

И вдруг перед ним возник лик его набожной матери. Уж очень она не хотела, чтобы он «шел в законники» и «людей судил». Ибо считала, что «суд настоящий и праведный только там, у Него». Но когда он все же ослушался ее воли и стал прокурором, она ему сказала: «Помни, сынок, несправедливые решения виноватых творят, судьбы ломают. Не бери грех на свою душу. Если не знаешь, как поступить по закону, — поступай по совести. Низко преступление, а человек достоин сожаления».

— Ну хорошо… — придя в себя, спохватился Позняк. — А вот скажи мне, Петр Акимович, ты хоть выяснил, почему Бредихина сбежала из твоего дома престарелых? Может, ее оттуда выжили? Еще и провокацию устроили?

— Да как же так, Владимир Данилович… Обижаете, — по-милицейски браво начал докладывать Дятлов. — Во время следствия я лично с ней встречался, все подробно расспрашивал. Никакой провокации…

— Не фанфаронь… не фанфаронь… — перебил его Позняк. — Задал я тебе вопрос — отвечай на него прямо. И не крути. Знаю я. Все знаю. Знаю и то, что наш дом престарелых это далеко не школа гуманизма и не санаторий. Ведь директора в том году не зря по моему представлению сняли. Все под себя греб. Жить в этом заведении, конечно, можно, но смотрение за ним надо иметь постоянное и наикрепчайшее.

— Вот, вот… Правильно вы все говорите, Владимир Данилович. Жаль только, что Бредихина не оценила всего этого. А наоборот — охаяла. Утверждала, что атмосфера там, понимаешь, хуже, чем в колонии. Вокруг одни брюзгливые старикашки, которые с утра до ночи с клизмами возятся и о болячках говорят. Душу, видите ли, ей там отвести не с кем…

— Давай ближе к делу. Не тумань, — нетерпеливо прервал его Позняк. — Чем вся эта история закончилась?

— Ну я же вам уже докладывал… Дело в суд направили. Привлекали ее за кражу личного имущества граждан.

— А прокурор что же, Воскобойников?

— Воскобойников? Да ничего… Парень хоть и молодой, но очень старательный. Хорошего вы себе сменщика вырастили, Владимир Данилович. Ваша школа. От ответственности, понимаешь, не уходит. Сам утвердил обвинительное. Не стал на зама перекладывать. Ну вы же знаете, как это обычно бывает. Лично в суде выступал. Правда, просил как рецидивистке дать ей по максимуму. В общем, все строго в рамках закона было. Бредихина даже после зачтения приговора, кроме нас с вами, всех благодарила за божескую милость. В особенности нового прокурора…

— Какая школа… — вздохнул Позняк. — Дурь это, а не школа. От молодости лет. От отсутствия опыта. Ведь недаром говорят: «Кто не был молод, тот не был глуп». Вот и мы с тобой еще тогда упустили Бредихину… Когда она с голодухи свою первую кражу совершила. Ни мы, ни хваленая общественность наша не смогли в ней вовремя спасти человеческое в человеке. Так что Бредихина — это крест наш с тобой. Крест на всю жизнь.

Время обеденного перерыва заканчивалось. Заместитель прокурора области Вязалов посмотрел на часы и закрыл лежащую перед ним книгу. Это был труд Анатолия Федоровича Кони, в котором известный юрист давал оценки реформам царя Александра Второго. «Да-а-а, — думал Вязалов, — и тогда тоже был бардак, провели судебную реформу вразрез с внутренними потребностями губернского строя и всей административной жизни России».

Приняв валерьянку, прокурор подошел к окну и пошире распахнул форточку — не хватало еще, чтобы в кабинете пахло лекарствами, как в больнице. И без того в прокуратуре последнее время сгустилось тягостное напряжение — всем уже было очевидно, что события, начинавшиеся под бодрыми названиями «перестройка» и «гласность», набрали такой ход и мах, что остановить их стало просто невозможно, а куда они занесут общество, государство, никому не ведомо. В том числе и на самом верху. И что тут делать нам, блюстителям законности, поди разбери…

«Дождаться бы пенсии и поскорее уйти от дел», — привычно уже думал Вязалов. Тяжко было ему, кадровому прокурорскому работнику, отдавшему системе почти сорок лет на самых разных должностях, наблюдать, как рушится порядок, которому он верно служил по мере своих сил, как пропадает уважение к закону. Мало того, если почитать будто с цепи сорвавшиеся газеты, то следует, что теперь именно тот, кто закон охранял, враг перемен, а кто на них плевал, тот, оказывается, приближал реформы. И именно они, все эти уволенные, разжалованные, осужденные, теперь ходят в героях и все больше и больше прибирают к рукам власть…

От привычных в последнее время мыслей Вязалова отвлек телефонный звонок. Это был давний знакомый, секретарь обкома по идеологии Кравчук. Звонки оттуда теперь тоже стали странными. Обкомовские жаловались прокурорским на какие-то выпады в газетах и на митингах в их адрес, просили принять меры… Какие? Когда ситуация такая, то, что ни предприми, все будет не так, невпопад и только на руку критиканам и смутьянам.

Начал Кравчук уже привычно:

— Ты газеты сегодня читал?

«Так и есть, сейчас опять жаловаться начнет, — подумал Вязалов, — на какого-нибудь борца за гласность — мол, опять про нас что-то неправильное сказал и куда смотрит прокуратура». Но воспитанная годами службы привычка к субординации заставила ответить надлежащим образом:

— Смотрел.

— Значит, про этого художника, что у нас в колонии сидит и выходить по досрочному освобождению отказывается, знаешь?

— Знаю.

— Надо что-то делать… Мне уже из Москвы звонили по этому поводу. Ему, художнику этому, премий за границей надавали, а он у нас сидит. Сам понимаешь, как это все преподносится — узник совести, преследование за убеждения… Шум раздули на весь мир. Ходатайства международных фондов об освобождении поступили, каких-то ассоциаций художников-эмигрантов… А у нас сам знаешь, как теперь — раз за границей признали, значит, трогать не моги… Москва требует вопрос закрыть. Боятся, что нашему генсеку во время визита за бугор вопросы будут задавать неприятные на сей счет…