Она и все остальное. Роман о любви и не только - читать онлайн книгу. Автор: Даниил Гранин cтр.№ 12

Вся страна это распевала. Магда не понимала, за что Антон любил советский строй, не понимала, что так любят неудачников со всеми их невзгодами, невезухой, что люди восстанавливают разорённые войной города, в том числе и Питер. Она соглашалась, признавала, что советские люди талантливы, душевны, но всё же: почему они такие покорные, почему они мирятся со своей убогой жизнью?

В тот день вечером Магда спросила, разрешено ли ему молиться, если Бог был запрещён в советской жизни? «Ты упрекал Шпеера за то, что Бога для него нет. А для тебя?»

Для Магды существовала непреложная истина: человек создан Богом и должен трудиться, благодарить, оправдываться. Магда полюбила Антона неверующего, русского, с трудом преодолев свои запреты. Все гении прежней России, каких она знала, верили в Бога: и Пушкин, и Чехов, и

Набоков. Почему Антон неверующий? Коммунисты выслали Бога из России, но Антон – он же не коммунист.

Он промолчал. Всё чаще он не мог ей отвечать.

Художникам вера помогала – и Рембрандту, и Репину, – все они, великие и малые, без веры не могли. Когда-то любимой его картиной было «Возвращение блудного сына» Рембрандта. Эта картина была о нём, о его жизни. Он тоже хотел вернуться, он понимал, как права библейская притча.

С Троицкого моста открылись оба берега Невы, Петропавловка, Ростральные колонны, шеренги дворцов, особняков, садов. Оба берега соперничали, не поймёшь, какой краше. Их разделяла ширь Невы, главное украшение города – её «державное теченье, береговой её гранит».

Они вышли на Марсово поле.

Антон рукой счистил снег на розовом граните надгробия. Одна за другой открылись высеченные строки:

Когда-то он знал эти надписи наизусть. Наверно, то было в седьмом или восьмом классе.

Надписи звучали как гимн, когда-то они волновали воображение. Он верил в их незыблемость.

Ныне они стали наивными, вызывали усмешку. Он читал их с жалостью. Жалость была и к своей школьной вере.

– Вот она, эпитафия нашей юности, – сказал он. – Страна утерянной мечты.

– Не замечала их. То есть замечала, но ни разу не прочла. В них сохранилась… искренность, что ли. Как замечательно начинали.

В середине некрополя трепетало пламя Вечного огня. Появилась толпа молодых людей. Двое подошли к огню, наклонились, стали прикуривать. Один из них чуть не упал.

– Вечный огонь вместо зажигалки, суки, – сказал Антон.

– Не задирайся.

– Ещё не вечер, – ответил он.

Да, ещё не вечер.

В подъезде пахло кошками. Магда поморщилась. Никогда раньше Антон не ощущал этой вони, ни здесь, ни у себя на лестнице. Сейчас обратил внимание. Грязь, надписи в лифтах, признание в любви и тут же похабщина.

Он позвонил три раза, как было указано в списке. Дверь открыла девочка с перевязанным горлом, повела их по длиннющему коридору мимо кухни, заставленной столиками. Висели объявления, Магда остановилась почитать. Спросила, что это. Антон объяснил: расписание уборки, плата за счётчик, плата за телефон, объяснил, что значит «места общего пользования».

У каждой двери лежали коврики. Девочка привела их в большую комнату. Вдоль стен стояли три кровати, посередине стол, заложенный книгами, тетрадями.

– Деда, это к тебе.

Из-за ширмы вышел седобородый старик с костылём, в толстом свитере, на голове вязаная ермолка. Морщинистая его физиономия раздвинулась в радостной улыбке.

– Тоша, наконец-то пожаловал.

Звали его Зиновий Тимурович, полковник в отставке, доцент в отставке, лектор в отставке. Хозяин весело дополнял список своих служебных понижений. На стенах висели овальные портреты предков: офицеры, штатские с орденами, лентами, мать совсем молодая, с тоненькой талией, а вот и сам Зиновий Тимурович – майор с орденом Красного Знамени, красив, статен, прямо со снимка приглашает на свиданку.

Магда не удержалась – не то спросила, не то похвалила:

– Видно, ходок был.

– А то, – ответил старик. – Не терялся.

Зиновий Тимурович охотно поддержал её шутливый тон.

– Да, и в Германии, и в России не терялся. И не жалею, есть что вспомнить.

– На войне тоже побывали?

Было заметно, как голос её напрягся.

– На войне тем более, на войне сроки короткие. Признаться, я на передке после ранения мало бывал, я боеприпасы подвозил для артпульбатов, у нас в части потери поменьше. На переправе мне досталось, можно считать – счастливчик, а можно – наоборот. Как у нас говорят: «Мы не от старости умрём, от старых ран мы умираем».

Посидели, выпили, повспоминали. Заговорили о докладе Хрущёва, о том, что он тогда на съезде сообщил о Сталине.

Руслан Рукавишников, который молился на вождя, теперь требовал сносить все памятники ему, сносить торжественно, под звуки оркестров, все тысячи памятников, которые позорят страну.

У Морозова в этом кабинете висел портрет Сталина, так он закрыл его железной тюремной решёткой, пусть тоже посидит. Калмыков, их помпотех, считал, что вождя надо не в тюрьму, а в клетку и выставить клетку на обозрение, как когда-то Пугачёва. Он не любил «конопатого». С тех пор как всю его родню выслали.

– Правильный обычай, – сказал он, – зря у нас его позабыли.

Начал он с того, как шли они на новых машинах, танки ПС, только что полученные ими аж в Челябинске. Танки были отличные, тяжёлые, но в этой Пруссии мосты добротные.

– Шли без опаски. Немцы отступали, потерь у нас было немного. Придали нам пехоту, десант облепил машины, тепло от мотора, башня – хорошее укрытие, от пуль только звон по броне. Слава Богу, фаустпатронов у фрицев ещё не было. Добрались до немецкого городка – Штупен… Шталберт… – название запамятовал, помнится только, что над городком этим стоял замок, слух был, что это охотничий замок Геринга. Оттуда поначалу стреляли, но мелочовка, так что на это ноль внимания, фунт презрения. Пару очередей по ним дали из крупнокалиберных, и на том они заткнулись…

Рота расположилась во дворе замка, стала замаскировывать машины.

И тут сообщают, что наши пехотинцы вошли внутрь, в замок, и творят там шабаш.