Подарочный этикет - читать онлайн книгу. Автор: Хероним Граля, Олег Давтян cтр.№ 4

Иногда дары становились яблоком раздора. В 1570 году в ходе Ливонской войны наступил неблагоприятный для России поворот, и царь Иван Грозный пригласил в Москву польских и литовских послов для заключения мира. Поляки были не прочь заключить мир, тогда как литовцы вели дело к разрыву. Литовский посол преподнес в дар царю чистокровного арабского скакуна. Получив за него в качестве ответного царского подарка изрядную сумму денег, посол заявил, что предложенная цена его не устраивает. Грозный велел заплатить деньги, затребованные литовцем, после чего опричники изрубили лошадь на его глазах. Легко догадаться, что в тех обстоятельствам переговоры не привели к миру: помимо заключенного тогда 3-летнего перемирия, война продолжалась еще 12 лет.

Посольский обычай в России не особо изменился и в следующем столетии. Его можно достаточно точно воссоздать по донесениям Николааса Витсена – участника посольства Великих Штатов к царю Алексею Михайловичу в 1664-1665 годах. В своем дневнике он написал о том, как накануне аудиенции приставы посоветовали им надлежащим образом подготовить подарки. На следующий день в их резиденции появились 148 стрельцов, направленных для занесения даров в Кремль, при этом каждый из них взял лишь по одному предмету. Когда же послы прибыли в царские палаты, их встретили стрельцы с их дарами, выстроившиеся в шеренгу, доходившую до аудиенц-зала. Рядом – «на показ, дабы царский престиж повысить» – велено было ожидать аудиенции персидским купцам, которые привезли с собою богатые дары от шаха: в том числе восемь верховых лошадей красоты необычайной в богатой упряжи, дорогие ткани, ковры, сабли. Когда послов провели в большой зал, перед ними предстал сам царь в полном парадном облачении.

После приветствия и вручения верительных грамот пришло время показывать дары. Как отдельные подарки вносили не только серебряную посуду, мебель и драгоценные ларцы, но также фарфоровую посуду, наполненную изделиями остендских кондитеров, мешочки с приправами и, наконец, шесть фляг «вод разных питьевых». Аудиенцию завершила церемония целования царской руки.

Подобные описания содержатся и в донесениях других дипломатов – голштинского посла Адама Олеариуса (1634), секретаря датского посольства Андреаса Роде (1659), императорского посланника Августина фон Мейерберга (1661–1662), посетившего Россию в 1670–1673 годах, а также посланников Речи Посполитой. Кажется, именно опыт тех последних имеет особенное значение: во-первых, в силу исключительно частых и плотных контактов посольской службы обоих государств (самое большое количество посольств и дипломатических миссий более низкого ранга до конца XVII в.); во-вторых, как интересный пример противостояния двух посольских традиций, которые от относительного сходства (стоит здесь вспомнить русские корни посольского обычая Великого княжества Литовского) пришли в результате оксидентализации и полонизации литовско-русских земель Речи Посполитой и больших изменений в политической идеологии Московского государства к полному взаимоотрицанию и потере общего культурного кода. С другой стороны, нельзя забывать, что именно контакты с польско-литовской дипломатией – отнюдь не только за счет своей численности – были для российской посольской службы своеобразным полигоном, источником бесценного опыта в контактах с европейской дипломатией, которые в значительной степени подготовили ее к новым вызовам и задачам эпохи Петровских реформ.

Со временем и европейские дипломаты мастерски овладели всеми тонкостями «восточных» посольских обычаев и превосходно поняли важную роль даров в московском этикете. Более того, благодаря русскому опыту, в некоторых странах, например, в Литве, был создан свой, еще более многообразный дипломатический протокол и церемониал, который позволял, в случае необходимости, применять равнозначные действия, в том числе и репрессивные по отношению к московским и восточным легатам. Строгость в исполнении требований дипломатического этикета – численности миссии, ее маршрута, ритуала встречи, «столовой» церемонии, наконец, поднесения даров – особенно подчеркивала опыт, приобрести который они могли лишь в Восточных землях.

Первым шагом к расширению регулярных польско-московских контактов стали упомянутые выше переговоры 1570 года. Состав «великого посольства» точно соответствовал новому государственному укладу. Первым послом был назначен представитель Короны, иновроцлавский воевода Ян Кротоский, которому помогали два литовца: второй посол – минский каштелян Миколай Тальвош и посольский секретарь, литовский писарь Анджей Хоружий – Убрынский. В состав делегации входил также и еще один представитель Короны – радзеевский староста Рафал Лещинский. Правда, указанный состав вряд ли можно назвать удачным, особенно, если учесть, что оба «великих посла» и Лещинский исповедовали протестантизм, к которому Иван IV относился особенно враждебно…

Надо сказать, что приветственная аудиенция прошла довольно спокойно: Иван IV дары послов и их свиты принял, но чем больше тянулось время, тем труднее становилось вести переговоры.

К тому же послам пришла в голову отнюдь не блестящая идея представить Иоанну своего исповедника – консеньора чешских братьев Ивана (Яна) Рокиту, что в свою очередь вовлекло их в совершенно ненужные религиозные прения, а сам царь позднее продемонстрировал еще и презрение к польскому обычаю, а особенно к одежде.

Но прежде чем Иван IV смог сурово покарать за эти вынужденные переговоры своих советчиков (летом 1570 года на плаху сложила свои головы большая часть московских сановников, во главе с несправедливо обвиненным в тайных сношениях с польским королем печатником Иваном Висковатым), он обрушил свой гнев на самих послов. Поводом для этих возмутительных деяний послужила не вполне обдуманная реакция самих гостей, которые посмели усомниться в царской щедрости и открыто выразили свое неудовольствие полученными подарками.

Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что всего лишь несколько лет назад, в 1562 году, царские дипломаты сами спровоцировали подобный инцидент при датском дворе – после подписания важного трактата – а одним из главных виновников того был именно «канцлер» Висковатый. Упомянутый эпизод позволяет более точно проиллюстрировать значение самих даров в московской политической доктрине, и одновременно указать на истинную подоплеку притеснений, какие испытали на себе «неблагодарные» посланцы Ягеллона.

Согласно этикету, русские дипломаты по окончании своего посольства были одарены Фредериком II. Оба великих посла – князь Антон Ромодановский и печатник Иван Висковатый получили тогда от датского монарха по золотой цепи с крестом, украшенным брильянтами, а также по золотому кубку; немногим более скромные дары получил также и посольский секретарь, дьяк Петр Совин.

Послы не скрывали своего разочарования, печатник же весьма дерзко заявил: «Государево жалованье королеве велико, да только моих поминков и в полы не стоит» («велика щедрость королевская, только лишь с моими дарами и вполовину ей не сравняться»).

Поведение посланников, шокирующее с точки зрения европейского дипломатического протокола, нельзя свести к одной лишь прозаической жадности: согласно требованиям московского посольского обычая, ценность даров должна была соответствовать рангу посольства и отражать уважение хозяев к гостям; из этого проистекало, что дары принимающей стороны должны были превышать ценою дары посольские.