1917. Гибель великой империи. Трагедия страны и народа - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Романов cтр.№ 45

19 мая (1 июня) подал в отставку министр промышленности и торговли А.И. Коновалов, заявивший, что не может спокойно смотреть на развал российской промышленности и при этом не имеет возможности что-либо изменить, поскольку Временное правительство не обладает всей полнотой власти.

Пришвин Михаил Михайлович (1873–1954) – писатель, прозаик, публицист. Во время революционных событий и Гражданской войны успел пережить тюремное заключение и напечатать ряд статей, близких по взглядам к идеологии эсеров. В конечном итоге принял победу Советов.

Пришвин Михаил Михайлович, писатель:

«Министры говорят речи, обращаясь к столичным советам, съездам, к советам съездов, к губернским комитетам, уездным, волостным и сельским. А во всех этих съездах, советах и комитетах разные самозваные министры тоже говорят речи, и так вся Россия говорит речи, и никто ничего не делает, и вся Россия – сплошной митинг людей».

22 мая (4 июня) генерал А.А. Брусилов, чье имя было прочно связано с успешным наступлением 1916 года, вошедшим в историю как «Брусиловский прорыв», заменил М.В. Алексеева на посту Верховного главнокомандующего.

Брусилов Алексей Алексеевич, генерал:

«Я был назначен Верховным главнокомандующим. Я понимал, что, в сущности, война кончена для нас, ибо не было, безусловно, никаких средств заставить войска воевать. Это была химера, которою могли убаюкиваться люди вроде Керенского, Соколова и тому подобные профаны, но не я <…>

Я вполне сознаю, что с самого начала революции я мог и неизбежно делал промахи. При таких трудных обстоятельствах, как война и революция в одно время, приходилось много думать о своей позиции, для того чтобы быть полезным своему народу и родине. Среди поднявшегося людского водоворота, всевозможных течений – крайних правых, крайних левых, средних и т. д., среди разумных людей, увлекающихся честных идеалистов, негодяев, авантюристов, волков в овечьих шкурах, их интриг и домогательств – сразу твердо и бесповоротно решиться на тот или иной образ действий было для меня невозможно. Я не гений и не пророк и будущего твердо знать не мог; действовал же я по совести, всеми силами стараясь тем или иным способом сохранить боеспособную армию».

Палеолог Морис, посол Франции в России:

«Анархия поднимается и разливается с неукротимой силой прилива в равноденствии. В армии исчезла какая бы то ни было дисциплина. Офицеров повсюду оскорбляют, издеваются над ними, а если они сопротивляются, их убивают. Исчисляют более чем в 1 200 000 человек количество дезертиров, рассыпавшихся по России, загромождающих вокзалы, берущих с бою вагоны, останавливающих поезда, парализующих таким образом весь военный и гражданский транспорт. В особенности неистовствуют они на узловых станциях».

Пэрес Бернард, корреспондент «Дэйли Телеграф» на русском фронте:

«Дезертирство стало повсеместным явлением. Из фронтовых окопов уходили по одному, но, когда войска отводили в резерв, дезертировали целыми отрядами. Молодые студенты, командовавшие тонкими растянутыми линиями обороны на фронте, скорее всего, были не в силах остановить их. В этом потоке бегства было что-то неудержимое. Забиты были даже крыши вагонов».

Оберучев Константин Михайлович, генерал:

«Мы успели всей делегацией переговорить с Брусиловым.

Бодрый, седой, суховатый на вид старик небольшого роста и с полным энергии лицом, генерал Брусилов производил двойственное впечатление. Деланая суровость во взгляде и неподдельная доброта, сквозившая в то же время в его глазах, ясно показывали, что напрасно он старается напустить на себя суровость. Он не может скрыть доброты, таящейся в тайниках его души.

Я знал имя Брусилова задолго до войны и до его наступления на Юго-Западном фронте, но знал его только как лихого наездника, начальника офицерской кавалерийской школы <…> Я знал также близость его ко двору и подходил к нему с некоторым предубеждением. Но чем больше мне пришлось с ним беседовать, тем больше предубеждение мое рассеивалось <…>

A перед отъездом мы разговорились с генералом Брусиловым.

Без намека с моей стороны, по собственному почину, он начал со мной откровенную беседу.

– Я монархист, – сказал он, – по своему воспитанию, по своим симпатиям, и таким я вырос и был всю жизнь. Я был близок к царской семье и связан с ней прочно. Но то, что я наблюдал последнее время, то, что внесло такой ужас в нашу жизнь и нашу армию (он указал здесь на Распутина и его близость к царской семье и управлению страной), убедило меня, что так жить нельзя. Перемены должны произойти, и я приветствую всем сердцем эту перемену.

Тут он остановился и немного призадумался.

Через несколько секунд он продолжал так же отчетливо и тем же спокойным тоном, каким он вел всю беседу.

– Как монархист, я задумался над вопросом: что дальше? Мне прежде всего показалось наиболее пригодной для России формой правления конституционная монархия, и я начал вспоминать всех возможных кандидатов дома Романовых <…> И я пришел к заключению, что в числе ближайших кандидатов из этой семьи нет достойного, которому можно было бы спокойно вверить судьбы России. A если нет таковых в известной мне старой царской семье, то какая надобность избирать монарха из другой семьи. He проще и не правильнее ли выбирать правителя на короткий срок, президента, с тем чтобы затем заменить его другим. И я стал республиканцем.

Мне понравилась эта прямота суждения старого, много прожившего уже генерала, так просто и ясно сумевшего определить свое отношение к переживаемому моменту».

30 мая (12 июня) А.Ф. Керенский издал следующий приказ по армии и флоту: