– От Дмитрия Годунова, – глянув на печать, сказал Анастасии Саин-Булат, оторвал нити, развернул свиток. Негромко прочитал вслух:
«Не знаю, друже, там ты или нет? Может статься, я напрасно перевожу бумагу и чернила. Но если ты там, где я думаю, то знай: государь направил в Касимов грамоту. О чем в ней, не ведаю, однако же подозреваю, весной ты понадобишься в Ливонии со всеми своими силами. Твой друг ДГ».
– Вот теперь вправду нужно ехать, – свернув бумагу, поднял глаза на княгиню татарский хан. – Иначе до распутицы в Новгород не поспеть.
Женщина обняла его и поцеловала. С надеждой спросила:
– Ведь утром?
– Конечно, – согласно кивнул Саин-Булат, выгадывая им еще одну ночь на двоих.
30 декабря 1572 года
Город Вейсенштейн, Ливония
Над крепостными стенами поднимались густые белые облака порохового дыма, но еще более плотный дым стелился над земляными валами выкопанного через ров от угловой башни бастиона. Время от времени из белесых клубов огненно сверкали выстрелы, и до холма, выбранного русским царем для своей ставки, доносился грохот пушечного залпа.
Пушкари били вслепую, благо башня крепости никуда со своего места убежать не могла, и какой урон наносят их ядра, даже не подозревали. Однако все понимали, что чем больше чугунных шариков врежется в камни укреплений, тем лучше – а потому с рассвета и до заката пробанивали длинные стволы пищалей, забивали в каждый провощенный картуз с порохом, вколачивали пыж, закатывали ядро, вставляли в запальник раскаленный железный штырь. Трясли головами после оглушительного выстрела и снова – пробанивали, забрасывали, забивали, закатывали, поджигали…
Под прикрытием дымной завесы стрельцы, боярские дети, черносотенцы и холопы бегали ко рву и забрасывали его мешками с землей. Здесь тоже действовал принцип: чем больше – тем лучше, и русские воины не ленились. Тем паче что стрелять по ним прицельно свеи не могли. Просто не видели. Зато видели замершую вдалеке крупную фигуру в собольей шубе и бобровой шапке, в окружении столь же богато одетой свиты, и время от времени неподалеку от ставки в мерзлую землю с сочным чмоканьем впивались ядра.
– Тебе хорошо бы отойти подальше, брат мой, – не выдержал Саин-Булат. – Не ровен час попадут.
– Пустое, брат мой, – мрачно ответил опирающийся на посох государь. – Чем больше пороху и ядер свеи потратят на меня, тем меньше достанется моим ратям.
Между тем день клонился к закату, и пушки, потратив дневной припас, наконец-то замолчали. А дымные облака все качались и качались на своем месте, словно прилипнув к бастиону с сорока пушками. Прошло не меньше получаса, прежде чем сквозь пелену удалось различить башню, ныне больше похожую на холм из щебня, и развалины стены рядом с нею.
– Что скажешь, брат? – повернул голову Иван Васильевич.
– Полагаю, ночью свеи постараются расчистить завалы и вернуть сбитые пушки на места, – ответил Саин-Булат. – Иначе на рассвете мы легко войдем в проломы, и им нечем будет нас остановить. Верно, самый разгар работ около полуночи случится. В сей час хорошо бы по крепости еще пару залпов пушечных дать. От сего удара урон случится наибольший. И опосля еще несколько залпов редких, дабы свеев пугать и в отдалении держать.
– Боярин Годунов, ты слышал?
– Ныне распоряжусь наряд потребный пушкарям отправить! – поклонился постельничий и побежал к обозу.
– Я так полагаю, коли не восстановят порушенное, завтра штурм? – сделал шаг вперед плечистый рыжий коротышка, ростом Саин-Булату ниже плеча, одетый в матовый островерхий шлем, кольчугу панцирного плетения, ядовито-зеленые шаровары и красные сапоги. – Дозволь мне детей боярских вести, государь?
– Славы ратной захотелось, Малюта? – усмехнулся царь. – Ну, коли так жаждешь, ступай. Собирай сотни под руку свою, дозволяю.
На землю быстро спускалась тьма. В русском лагере один за другим разгорелись десятки костров – воины готовили ужин, собирались ко сну. Государь удалился в просторный царский шатер, из полотна и атласа, татарский хан – в свою теплую уютную юрту с толстыми войлочными стенами, к уже накрытому дастархану, держать совет с сотниками перед утренним делом.
А где-то около полуночи, когда усталые ратники только-только начали кемарить, русский бастион внезапно ахнул в ночи оглушительным пушечным залпом, потом еще одним – и дальше зачастил вразнобой, не давая свенам никакого роздыха.
Пищали смолкли только с рассветом, дабы развеялся пороховой дым и воеводы смогли разглядеть результаты пальбы. А затем снова – залп, залп, залп! Дым опять накрыл собою ров и развалины башни. Тем временем воинский лагерь пришел в движение, стрелецкие и боярские сотни, собираясь в полки, потянулись вперед.
– Ну, с богом! – размашисто перекрестился Иван Васильевич, вставший на то же место, что и вчера.
– Да пребудет с нами Господь! – Князья и бояре из свиты повторили его крестное знамение.
До ставки донеслись крики, со стен в дымные клубы стали часто палить аркебузы. Штурм начался.
– Створки открываются! – заметили сразу несколько бояр.
От главных городских ворот медленно и величаво опускался через ров подъемный мост.
– А то… – кивнул Саин-Булат и, не дожидаясь приказа, побежал к своим сотням.
В любой крепости основой обороны являются башни, с которых можно стрелять из пушек вдоль стен, не допуская штурма. Если башня разрушена, то единственным способом остановить атаку остается вылазка, лихой удар штурмующим во фланг. Так что планы свенов тайной за семью печатями ни для кого не являлись.
– Во имя Аллаха, великого и всемогущего! – поднявшись в седло, принял рогатину из рук слуги касимовский царь. – Братья мои! Судьба дарует нам возможность напоить свои пики и сабли кровью поганых! Так не посрамим истинной веры и высокого звания воинов русского государя! За мной! В атаку!
Татарские сотни двинулись шагом, потом рысью и уже возле самой крепости перешли на стремительный галоп. К этому времени свейские кирасиры уже успели опрокинуть стрелецкий заслон перед воротами и скакали вдоль рва в сторону батареи.
– Ва-аллах! Иншал-ла! Ал-ла, ал-ла! – запела, завыла стремительная конная лава, вскидывая тугие луки, в воздух взметнулись тучи стрел и смертоносным дождем рухнули на вражеские сотни, бессильно стуча по шлемам и кирасам, но вонзаясь в беззащитные ноги и руки всадников, в шеи и крупы их коней, заставляя скакунов прыгать и вставать на дыбы от боли, шарахаться из стороны в сторону, ломать строй.
Кирасиры торопливо развернулись навстречу новому врагу, вскинули мечи – свои копья свены потеряли еще в схватке со стрельцами. Приготовились к сшибке. И вдруг… Легкая конница привычно прянула в стороны, пряча свои луки в опустевшие колчаны, и перед свенами открылась сверкающая сталью и железом кованая рать с опущенными для удара рогатинами.
Саин-Булат нацелился на неверного в кирасе с позолотой, с вытянутым, как дыня, голым лицом. Тот оказался ловок и в последний миг мечом отбил наконечник в сторону, попытался рубануть татарского хана из-за головы. Но Саин-Булат вскинул щит, резко ударив врага окантовкой в предплечье, и промчался дальше, а рогатина легко, как лист бумаги, пробила кирасу свея даже не во втором, а в третьем ряду, еще не готовом к схватке. Касимовский царь толкнул щитом ближнего врага, откинулся от клинка другого, выхватил саблю и тут же рубанул ногу еще одного, полоснул над ухом другого, уколол острием чуть выше кирасы третьего – и впереди открылся ров, в котором барахталось еще два десятка всадников, опрокинутых в воду слитным таранным ударом.