Через годы и расстояния. История одной семьи - читать онлайн книгу. Автор: Олег Трояновский cтр.№ 72

Однако особого резонанса эта критика не имела. Как писала газета «Токио таймс», «Куросава – слишком крупная фигура, и критиковать его – почти табу. Кроме того, никто не хочет позволить втянуть себя в бурю китайско-советской конфронтации».

Еще хочу рассказать об одной японке, имевшей отношение к кино и театру. Ее имя, Ёсико Окада, мало кто знает в нашей стране, но оно очень хорошо известно в Японии. Ее история напоминает современный триллер. Красавица Ёсико Окада была звездой номер один довоенного японского театра и кино, ей поклонялась вся страна. У Ёсико был любимый человек – Рекити Сугимото, театральный режиссер и переводчик русской литературы, человек, известный своими левыми взглядами, член компартии Японии.

То было тяжелое для Японии время. В 30-х годах к власти пришли милитаристы и крайние реакционеры. Начались массовые репрессии. Рекити Сугимото дважды арестовывают, его публикации оказываются под запретом, театр, в котором они работают вместе с Ёсико Окадой, закрывают. В этой обстановке он уговаривает ее бежать в Советский Союз. С риском для жизни это им удается: в начале 1938 года они пересекают границу на Сахалине, который в то время был разделен пополам между СССР и Японией.

И попадают из огня да в полымя. Их арестовывают и по окончании мучительного следствия Рекити Сугимото приговаривают к расстрелу, Ёсико – к 10 годам заключения. После длительного скитания по лагерям и тюрьмам в декабре 1947 года ее освобождают. Ёсико Окада не была сломлена. Она встала на ноги, выучила русский язык, стала работать в театре имени Маяковского и в возрасте 50 лет даже окончила Государственный институт театрального искусства.

В начале 70-х годов в Токио стало известно, что Ёсико Окада намерена вернуться в Японию. Это вызвало огромный ажиотаж. Помнится, ее встречали толпы журналистов, фоторепортеров, представителей телевидения. О своих злоключениях она не рассказывала. Она говорила другое. В одном из первых своих высказываний она заявила, что у нее две родины – Япония, которая ее родила, и Советский Союз, который ее воспитал. Чем очень удивила японскую общественность. Тем не менее ее принимали почти как королеву. Пригласил ее в свою резиденцию премьер-министр Эйсаку Сато, который сказал журналистам, что в свои более молодые годы он, как и многие в Японии, восхищался Ёсико Окадой. Посетила она и советское посольство, где мы постарались принять ее как можно более гостеприимно, как близкого нам человека. Потом она несколько раз ездила в Москву и возвращалась в Токио, где ставила Островского и других русских классиков. Она скончалась в феврале 1992 года.

Я рассказал об этой феноменальной истории не только потому, что ее героиня была уникальной женщиной, но и потому, что своей настойчивостью, своей готовностью преодолеть даже самые невероятные трудности и лишения она в какой-то степени отражала черты своей нации – трудолюбивой, целеустремленной, не пасующей перед, казалось бы, непреодолимыми препятствиями.

Мое пребывание в Японии затянулось, приближаясь к девяти годам. Еще в 1972 году, когда Громыко приезжал в Токио, я поставил перед ним вопрос о том, что мне пора изменить место жительства. Он ответил, что я смогу это сделать, когда мы подпишем мирный договор с Японией. Не знаю, было ли это сказано в шутку или всерьез, но я изобразил удивление и сказал, что он, видимо, хочет, чтобы я окончил в Токио свое бренное существование.

В следующий приезд, в 1976 году, он тоже мне ничего не обещал. Поэтому я был несколько удивлен, когда в марте того же года, вскоре после XXV съезда КПСС, я получил сообщение, что моя просьба о переводе на работу в Москву удовлетворяется. Вместо меня послом в Японию был назначен бывший член политбюро ЦК КПСС Дмитрий Полянский.

Мне было приятно, что на мой прощальный прием в посольство пришло много видных деятелей – министров, парламентариев, руководящих партийных деятелей, главных редакторов ведущих газет. Как сострила одна из газет, здесь было достаточно видных политиков, чтобы прямо в посольстве провести заседание правительства.

Прибыв в Москву, я вскоре узнал, что награжден орденом Ленина. Это было, конечно, весьма приятно. И в то же время мне все больше казалось, что щедрая раздача наград, особенно в брежневские времена, приводила к своего рода инфляции в этой области. Особенно когда ордена и медали стали выдавать почти автоматически по случаю различных круглых дат и юбилеев. Я искренне считаю, что не заслужил тех двух орденов Ленина, ордена Октябрьской Революции, трех орденов Трудового Красного Знамени и ордена «Знак почета» и многочисленных медалей, которые я получил.

По возвращении в апреле 1976 года из Японии я был назначен членом коллегии МИД СССР и заведующим Вторым дальневосточным отделом. Однако через несколько месяцев меня пригласил к себе Громыко и предложил пост постоянного представителя Советского Союза при Организации Объединенных Наций. Он пояснил, что Яков Малик, который занимал эту должность последние несколько лет, тяжело болен и не сможет продолжать работу в Нью-Йорке. Яков Александрович скончался через несколько месяцев.

То, что мне предложил министр, выглядело весьма заманчиво, и я согласился. В самом деле пост в ООН считался, да и сейчас считается одной из самых высоких ступеней иерархической лестницы в дипломатии. Я только оговорился, что после десятилетия специализации по Дальнему Востоку мне потребуется какое-то время, может быть два-три месяца, чтобы приобщиться к гораздо более обширной ооновской тематике.

Вскоре мне позвонили из секретариата Брежнева и сообщили, что Леонид Ильич хотел бы меня видеть. Шел 1976 год, Брежнев находился еще в достаточно хорошей физической форме. Но разговор у нас не получался, создавалось впечатление, что ему просто нечего сказать мне. Так что беседу обо всем и ни о чем пришлось взять на себя. Впрочем, настроен Леонид Ильич был по-доброму, пожелал успехов и произнес другие полагающиеся в таких случаях слова.

Побывал я и у председателя КГБ Андропова в его кабинете на Лубянке. У меня с ним сложились давние почти дружеские отношения, еще с тех пор, когда он возглавлял отдел по связям с социалистическими странами в ЦК КПСС, а я был помощником Н. С. Хрущева.

В те годы мы часто звонили друг другу, чтобы посоветоваться по тому или иному вопросу или поделиться той или иной новостью. Хотя, насколько я знаю, Юрий Владимирович помимо Высшей партийной школы имел только заочное или вечернее образование, он был высокообразованный человек, и по всем показателям его можно было причислить к настоящим интеллектуалам.

Мне кажется, он понимал, что любое общество начнет загнивать, если на каком-то этапе не станет трансформироваться, реформироваться, преобразовываться.

Однажды я рассказал ему о своем разговоре с Ильей Эренбургом, который в аллегорической форме говорил о нашей действительности. Когда, по его словам, город находится в осадном положении, военные власти руководят всей его жизнью: они распределяют продовольствие, обеспечивают водоснабжение, контролируют идеологическую работу среди населения и т. д. Они делают это плохо, но все понимают, что их руководство необходимо, чтобы город выжил. Но когда осада снята, а власть пытается сохранить режим военного времени, вот тогда она оказывается в трудном положении.