Страна коров - читать онлайн книгу. Автор: Эдриан Джоунз Пирсон cтр.№ 42

– Так что же тогда?

– Замечание насчет бассейна! Она не умела плавать!..

– Ой!

– Поэтому в том контексте замечание явно было угрозой из неприязни. И потому она вчинила ему иск за создание стрессовой рабочей среды, которая не давала ей выполнять ее обязанности координатора особых проектов. В ретроспективе все это вместе и оказалось для нее чересчур. Замечание про плавание. Неразбериха с аккредитацией. Нескончаемые деленья и группировки. Двуличие рождественской комиссии и ее председателя. По сравнению с работой в Коровьем Мыке, сказала мне она как-то раз, убеждать израильтян и палестинцев вместе посетить пасхальную службу было все равно что убеждать американского ребенка развернуть подарки рождественским утром…

– И во всем этом отчего-то виноват Расти?

– Верно. Если б не этот проклятый бассейн в форме американского флага, у нас, может, сегодня по-прежнему была бы наша изумительная координатор особых проектов!..

– Понятно. Все это очень логично. Но, Гуэн, а как же вы? Вы намекнули на внутренне вам свойственную иррациональную черточку. А я вижу, что вы очень страстно относитесь к своей роли в колледже. Все это замечательно. Но что еще вы бы могли мне рассказать о себе? То есть, помимо того много, чем не должна быть любовь. Что у вас с именем? И как вы оказались в Коровьем Мыке? И где б вы были, если б не стремились поддерживать тут логическое мышление? О и, конечно же… постыдная личная тайна, ваша собственная! Не согласитесь ли поделиться всем этим со мной в этой уютной машине, пахнущей хвоей и корицей?

– Вот честно, Чарли, вы многого просите. Но вы мне нравитесь, и поэтому я расскажу вам немного о себе.

– Спасибо, Гуэн.

– Конечно, кое-что я вам расскажу. Но учтите, пожалуйста, что бы я вам ни рассказала, оно должно остаться в этой машине. Как чешуйница в томике рифмованной поэзии, чтобы никогда не увидеть света дня. Вы меня понимаете?

– Да, разумеется, Гуэн. Я сохраню это между нами двоими и этими мягкими глубокими сиденьями, на которых мы размещаемся последние полчаса, направляясь прямиком в засуху веков.

– Хорошо. Так с чего же мне начать? – Гуэн сняла ногу с педали акселератора и начала жать на тормоз. Затем убрала ногу с педали тормоза и принялась жать на газ. Затем снова включила тормоза. Потом акселератор. – Ну, – произнесла она, – полагаю, начать мне, вероятно, следует недвусмысленно, иными словами – со своего прошлого…

Снаружи нашей машины солнце забралось за горизонт, и небо окрасилось в легкий оттенок лилового. То было охвостье еще одного зрелищного заката; вскоре стемнеет. Гуэн уверенно нажала на тормоз, затем вдруг разогналась, потом затормозила и разогналась снова – всякий раз так быстро, что казалось, она проделывает то и другое одновременно. Однако машина неуклонно перемещалась к Предместью, где уже началось водяное сборище Гуэн.

– Да, – говорила она, – полагаю, мне следует начать с моих самых ранних детских воспоминаний. Видите ли, я не всегда была рациональным человеком. На самом деле в моей жизни было время, когда я и в самом деле превратилась в нечто совершенно противоположное. Конечно, все это теперь кажется таким далеким. Однако стоит мне сейчас оглянуться, как выясняется, что эти воспоминания до сих пор радуют меня больше всего, а также мне за них стыднее всего. Но я забегаю вперед. Давайте начнем логически, что скажете? Стало быть – с начала?..

И тут она твердо вдавила ногой педаль акселератора, и машина покатила тихо и непреклонно в отступавший солнечный свет.

* * *

– …Даже когда была маленькой, – начала Гуэн, – я всегда знала, что хочу стать учителем. Другие дети мечтали быть спортсменами, или актрисами, или предпринимателями, я же знала, что для меня все дороги ведут к преподаванию, и из множества путей, что могут меня к нему привести, самый истинный и прямой – тот, что из них всех и самый логичный. Такое осознание пришло ко мне отнюдь не случайно – его воспитало мое любознательное сердце в течение всего не по годам развитого детства. С ранних лет я видела, как мои ровесники пытаются справиться с величайшими вопросами мира и как это неизбежно приводит к скуке, экзистенциальному страху и саморазрушению. Один из моих друзей по колледжу, честолюбивый будущий философ, на свой двадцать седьмой день рождения передозировался; другой предался пьянству и бесцельности; еще один бросил все под бременем множества вопросов, что никогда не могли быть решены; много лет спустя я узнала, что он стал преуспевающим биржевым маклером. Но почему? Почему такой ужас обязательно должен происходить с мыслящими людьми? С людьми, подававшими такие надежды? Неужто не могли они разглядеть, что все это – ну или хотя бы то, что мы способны сколько-нибудь как-то контролировать, – можно категоризировать, изолировать друг от друга и свести к определенным процессам, и что даже самые сложные явления жизни можно объяснить в понятиях их собственной, внутренне им присущей связности, либо, напротив, отбросить их? Для меня в этом и заключалась красота логики, надежность, что она предоставляла. Конечно же, взгляды мои обрели больше нюансов по мере того, как я переходила из средней школы в старшую, затем оттуда в колледж, затем в магистратуру…

(Поначалу, пока Гуэн рассказывала свою историю, я ловил себя на том, что активно киваю, дабы заверить, что слежу за ее словами. Но как только она вошла в повествовательную колею, я вскоре понял, что все мое кивание, все мое слушание – быть может, и само присутствие мое в машине – в данный момент не значат для нее ровно ничего. Словно бы в трансе, Гуэн погрузилась в изложение своей истории, и покуда уходила в нее все глубже и глубже, я откинулся в уютном глубоком сиденье и впитывал ее слова. В моих словах никакой нужды не было – чистейшее состояние блаженства, – и потому я весь отдался слушанию ее истории, а сам глазел в окно на темневшую округу.)

– …Для меня жизнь была доро́гой, – говорила она. – Вообще-то жизнь мне всегда представлялась дорогой, и дорога эта была широка, пряма, и хоть и длинна, но недвусмысленно вела от одной точки к другой, как прямейшая линия между двумя противоположностями. Жизнь для меня была последовательностью конечных точек, вроде координат на оси. И если точка А – мое вхождение в этот мир (а родители назвали меня в честь моей двоюродной сестры, утонувшей, когда ей было два годика); а точка Б – мой аккумулированный опыт в его сумме: мои детские чаепития, учебные подвиги и похвалы, слепленные все воедино; а В – моя нынешняя среда: легкость моего дипломного исследования, жесткая определенность моего каждодневного распорядка; ну, тогда Г, Д и Е – все это мое будущее. Вместе с Ё, Ж, З и всеми остальными точками по расширенному континууму жизни. Ибо на этой прямой Г может оказаться моим заявлением о зачислении в штат, Д станет моим повышением до приглашенного профессора, а Е и Ё наверняка окажутся моей полной профессурой и занятием должности завкафедрой соответственно. И все это достигнет кульминации где-то в конце череды координат моим выходом в отставку уважаемым академиком в каком-нибудь престижном колледже, где стены увиты плющом. Даже тогда я допускала, что по пути могут быть легкие отклонения; однако со всею убежденностью своего логического ума я знала, что стезя эта будет такой прямой, какой я сама смогу ее сделать, и неизбежно и результативно доведет меня до моей точки назначения…