Пряжа из раскаленных угле - читать онлайн книгу. Автор: Анна Шведова cтр.№ 4

Да уж, мое появление на Песчанке произвело немало волнения, что, в свою очередь, дало волю буйной народной фантазии. В версиях людей постарше обычно я слыла незаконнорожденной дочерью какого-то лорда, давшего мне неплохое образование и до недавнего времени без усилий содержавшего меня вдали от собственного Дома. Предполагалось, что однажды меня решили отправить в другое место, по дороге я заболела и потеряла память. А потом потерялась и сама. Или что-то в этом роде.

В версиях куда более склонной к авантюризму молодежи чаще всего я была наследницей некоего отдаленного, но весьма богатого Дома, которую собирались насильно выдать замуж и которая удачно (сравнительно) сбежала… но потеряла память и со своим возлюбленным, готовившим побег, так и не встретилась. Или которая подпала под чары алчных и завистливых родственников, например, мачехи… Или просто поехала покататься, была похищена (при этом явно сильно ударившись головой), но потом освобождена доблестным рыцарем (почему рыцарь бросил ее на Воробьином рынке, об этом, конечно же, додумывать не успевали)…

Кое-кто из особо завистливых тайком придумывал и то, что неспроста при мне оказались все эти денежки: а ну как девица вовсе не из знати, а сама хозяйку (хозяина) обобрала да с этими денежками-то и скрылась. И вовсе память она не теряла, а прячется здесь, чтобы никто ее не нашел, и надо бы в Имперский Сыск заявить – вдруг беглянку ищут. Надо сказать, обвинение было не шуточным, мне и самой подобное в голову приходило – ведь объяснение золотым дукатам и рубинам искать надо, не сами же собой они народились как лягушки в пруду. В то, что я кого-то могу обокрасть, самой не верилось, не воровка я, не верю, однако всяко бывает, ну а вдруг деньги и впрямь чужие? Вдруг мне кто-то дал их на хранение (признаться, хиловатого охранничка же он себе нашел!) или я должна была их кому-то доставить, кому-то, очень сильно нуждающемуся в них? Увы! Я ничего не могла поделать! Память моя была пуста как колодец в жаркое лето и столь же правдива как бестолковое эхо. Я ничего не помнила до того момента, как очнулась на Воробьином рынке, а смутные обрывки ощущений и образов, иногда приходящие и уходящие сны ничего определенного не давали. Все придет в свое время, само собой и постепенно, радостно сообщил мне сосед-медикус Мади Клор, ибо в таком деле не стоит торопиться. Я бы и не торопилась, ну а вдруг, как я и вправду преступница? Вдруг за потерей памяти скрывается нечто ужасное? Вдруг добрые люди, приютившие меня в Песчанке, поплатятся за то, что пригрели на груди змею?

Достопочтенный Габеас Руппа, относившийся ко мне по-отечески снисходительно, казалось, моих опасений не разделял, но во избежание недоразумений решил кое-что проверить. По старой памяти он упросил знакомца из Имперского Сыска разузнать, что можно, о девице лет двадцати – двадцати трех, исчезнувшей из дому, или о похищенных рубинах… Не официально, разумеется, а так, по старой дружбе, чтобы в случае чего скандал деликатно свести на нет. Но когда и год спустя след моего происхождения так и не был найден, никто не спохватился заявить о похищенных драгоценностях, а скандал над благочестивой Песчанкой так и не разразился, Габеас Руппа окончательно успокоился и посоветовал мне следовать рекомендациям не ахти какого, но все же своего, местного, лекаря Мади Клора.

Так я и осталась на Песчаной улице. Окутанная тайнами, вызывающая завистливый шепоток или жалостливые взгляды, но принятая как равная. А это, между прочим, совсем не мало, когда у тебя нет ничего из прошлого. Даже имени.

Кстати, имя мне тоже выбирали всей улицей. Назвали меня Николестрой, правда, чаще меня звали просто Никки. Как я скоро узнала, николестрой здесь называли роскошный куст с продолговатыми темными, будто глянцевыми листьями и крупными, собранными в гроздья золотистыми ягодами, очень терпкими и кислыми, зато весьма ценимыми знающими людьми: рачительные хозяйки хорошо знали – николестра вкусна только после хороших заморозков. Вымороженная ягода становилась полупрозрачной, будто наполненной медом, и сладкой, но терпкости и приятной кислинки не теряла, оттого в начале зимы самым вкусным лакомством становились пышные пироги из ароматной золотистой ягоды.

Не думаю, что из меня собирались варить варенье или готовить пироги. Полагаю, Николестрой меня назвали совсем по другой причине. Именно в день святой Николестры, покровительницы путешествующих и странников, я была столь удачно обнаружена на мостовой у Воробьиного рынка, посему благочестивые жители Песчанки и решили, что носить мне ее имя в знак особого ко мне расположения. Мне было все равно. В моей бедной головушке не было ни малейшего отклика ни на одно из сотен женских имен, которые несколько вечеров подряд вслух зачитывала из месяцеслова Ликанея, юная племянница Дороты, так что выбор чего-то определенного ничего не стоил. Никки так Никки, это ничуть не хуже какой-нибудь Мартимьянны, Клоринды или Лавестулы.

Поскольку я слыла девицей зажиточной, подыскать мне жилище труда не составило. Достопочтенный Габеас лично принял в этом участие, однако моим выбором, признаться, остался не совсем доволен. Я отклонила его весьма выгодное предложение поселиться у добропорядочной матроны улицы – вдовы господина Имперского советника Дендуса Кокро, дабы находиться под ее неофициальным покровительством: вдова имела связи при дворе и при случае могла оказать мне неоценимую поддержку при выходе в свет. Сей выгодный вариант для меня чрезвычайно хорош, учтиво объяснила я, однако пока с меня окончательно не сняты подозрения в том, что я могу быть замешана в некий скандал, не стоит бросать тень на ничем не запятнавшую себя почтенную вдову. Да-да, озабоченно закивал Габеас Руппа, ты совершенно права, милая, ты удивительно благоразумная девушка…

Поэтому-то я, вежливо отклонив чужие советы, и купила видавший виды дом, втиснутый между цветочной лавкой госпожи Финеллы и булочной старого Ишваса Шмакера, прозванного Коврижкой. Дом ничего хорошего из себя не представлял: старый, обветренный, неухоженный, он давно вызывал недовольство благочестивых жителей Песчанки своим раздражающим внешним видом, бросающим вызов опрятным соседям, и все же в нем было одно бесспорное достоинство. На нижнем этаже дома была лавка, столь же заброшенная и захламленная, как и остальные помещения; а за лавкой – три просторные кладовые, подвал и небольшой внутренний дворик. Не знаю почему, но именно расположение комнат меня привлекло – оно как будто было мне знакомо. Даже впервые зайдя в дом, я уже знала, чего хочу: вот здесь будет лавка, в той большой кладовой, если открыть забитые фанерой окна – мастерская, дальше – небольшая комнатка для меня, и еще маленькая кладовая, где чинно лежат отрезы ткани, нитки, мотки шнуров… Нитки… ткани… пяльцы… Странные, расплывчатые образы всего этого преследовали меня с того самого первого шага, как я вошла в этот запущенный, захламленный дом; оттого я с трудом слушала объяснения невысокого щуплого стряпчего, с восторгом описывающего мне сомнительные прелести заброшенного помещения. Я уже знала, что куплю его, но никак не могла понять зачем и почему. Откуда во мне эта странная любовь к ниткам-иголкам? Почему такое странное волнение ощущаю я, поглаживая ребристую выпуклость шнура? Что скрывает моя память?

Довольно скоро обнаружилось, что я умею прекрасно шить и еще лучше – вышивать, что обладаю неплохим вкусом и легко придумываю новые украшения и наряды. Я наверняка занималась этим раньше и несомненная уверенность в том, что работа с вышивкой мне не чужда, убедила меня в намерении открыть золотошвейную мастерскую. Однако окончательно решение я приняла лишь после того, как разобралась с хламом, оставшимся мне в наследство от прежнего хозяина.