У Ганни золотые уста, думал Джереми, глядя на хайвей сквозь волны жаркого воздуха. У него так все получается легко и возможно… Не только возможно. Правильное слово — неизбежно.
Чтобы попасть туда, куда хочешь, надо отработать проезд, говорил Ганни. Что один из них убит, этого мало. Очень мало. Думай о них как о тренировке по стрельбе. Но не облажайся опять, Джереми. Слышишь?
— Слышу, — ответил Джереми. У него давно назрел вопрос, и вот сейчас время его задать. — Сколько надо убить?
Я скажу тебе, когда остановиться. Ты знаешь, что твоя шоколадка тает?
Джереми посмотрел вниз. «Милки вей», уже развернутый, пустил по руке темные липкие пряди. Джереми посмотрел направо, но Ганни там уже не было. Он же лазутчик, он не может долго оставаться на месте.
Ганни пришел к нему в субботу утром — после неудавшейся ночной попытки самоубийства. Он проникал медленно, как снайпер ярд за ярдом ползет в маскировочном костюме, похожем на клумбу сухой травы и опавших листьев. Сперва Ганни был едва заметным контуром в зеркале ванной, потом бледной тенью на фоне песочного цвета стены, потом мелькнувшей в углу человеческой фигурой, и наконец — откровением в виде ангела смерти, на стуле, на котором накануне маскировался под Криса.
Джереми смотрел на Ганни, на мужественно-красивые резкие черты, чуть перекошенный рот, прямую спину, всегда отглаженный мундир, скрывающий жилистое мускулистое тело. Джереми был охвачен скорее восторгом, чем страхом, больше потрясен, чем испуган. Но в полутемной комнате он твердо осознавал реальность и спокойно сказал:
— На самом деле тебя нет.
Ганни просто посмотрел на него пристально — прямой взгляд человека, более чем уверенного в своей физической силе. Шли секунды, но Ганни молчал.
— Тебя нет, — повторил Джереми.
И тут Ганни улыбнулся так, как помнил Джереми. Неожиданно — будто треснула глыба льда. Продержалась улыбка недолго, и снова лицо сделалось неподвижно-суровым. Петт, сказал Ганни именно так, как говорил когда-то, я настолько здесь есть, насколько тебе это нужно. А теперь не взяться ли тебе наконец за работу?
Ганни еще чуть-чуть побыл, но исчез быстрее, чем можно моргнуть, и перед Джереми оказался пустой стул.
Он знал, чего хочет, и знал, что должен делать. Он хотел жить, и ему надо было кому-то доказать, что он еще чего-то стоит… пусть даже этот «кто-то» — всего лишь тень Ганни. Работа, которую надо сделать: уложить в сумку кое-какую одежду, винтовку в футляр, взять патроны, автоматический пистолет и все, что нужно, из металлического сейфа в багажнике пикапа. Потом в библиотеку, посмотреть в сети сайт группы «The Five» и переписать график выступлений. Сегодня «Кертен-клаб» в Далласе. Вечером в пятницу — Эль-Пасо.
Чего стоит жизнь, в которой нет цели?
Сидя в машине и глядя на дорогу, с размазанной по руке растаявшей шоколадкой, Джереми думал о том, что только что говорил Ганни:
Ведь тебе по-прежнему нравится охота?
Для снайпера охота — это все. Это то, для чего тебя муштровали до седьмого пота. То, для чего ты живешь, ешь и дышишь. Что тебе снится по ночам. И когда ты знаешь, какова она на вкус — охота на человека, и когда ты столько раз ее вел и каждый раз — успешно, ничего лучше для тебя быть не может.
Даже мир.
Так что, конечно… охота нравится по-прежнему.
Он точно знал, почему сейчас сидит в машине, глядя на дорогу I-20. Он ждал, пока проедет их фургон с трейлером. Заметить будет не слишком трудно. Он рассчитывал, что они до одиннадцати утра уедут из Свитуотера — расчетный час в «Лассо». Поедут они на восток, обратно в Остин, где обычно находятся — так говорит их сайт. Он их дождется и поедет за ними, когда проедут.
Ему по-прежнему нравится охота.
Когда он сидел в бассейне, в темноте, эта девушка к нему подобралась.
— Привет, — сказала она, и он по голосу узнал, кто это.
Тут же он прекратил медленные гребки по воде, отплыл к дальней стороне, оперся локтями на бетон бортика, пряча лицо.
Но она подошла ближе и через несколько секунд сказала:
— Сколько звезд сегодня.
Он не ответил и не собирался отвечать. Ничего не мог он ей сказать такого, чего его винтовка не сказала бы лучше. Но почти сорвалась с губ, почти-почти, едкая фраза: «Ты, сука, ты думаешь, ты знаешь правду про Ирак? Ни хрена ты не знаешь!»
Через какое-то время он понял, что девушка ушла. Джереми вылез из бассейна в мокрых трусах и пошел к себе в номер, где ожидал — или надеялся — найти Ганни, но номер оказался пуст. Джереми попрыгал по каналам, фильмы — реклама — новости — реалити-шоу, утомился и заснул с пультом в руке возле экрана, беззвучно показывающего постоянное движение мира.
Сейчас в центре пульсирующего лилового света и бьющего в виски шума, который тут считался музыкой, Джереми смотрит на девицу-с-хвостом и мексиканского дантиста. К девице подходит мужик в облегающей футболке и холщовых брюках, на голове у него темная бейсболка, на шее цепь. Он ей что-то говорит — может, заманивает деньгами на приватный танец, — но она смотрит на него пристально, по-кошачьи, что-то отвечает. Он пожимает плечами, явно получив отлуп, и снова уходит в темноту. Мексиканский дантист улыбается шире, радуясь своей избранности. Еще отслюнивает ей денег, и снова она боронует его передний двор своей опытной задницей.
В воскресенье Джереми сидел в своей машине, глядя на шоссе I–20, а фургон и трейлер так и не показались. Он ждал почти до заката, а потом решил, что надо ехать обратно в «Лассо». Куда они девались?
Я сотовый потерял возле бассейна, кажется, сказал Джереми женщине за конторкой. Я там ночью разговаривал с какой-то девушкой, она сказала, что музыкантша из группы. Они уехали?
Сегодня утром, ответила она. Нет, телефона никто не находил нигде.
Джереми сказал спасибо и вернулся к своей машине. Мнения Ганни спрашивать не было нужды. Он уже сам сообразил, что они поехали в Эль-Пасо. Не назад, а вперед. Их сайт говорил, что они играют в пятницу вечером в заведении, которое называется «Спинхаус». Он удивился — ожидал, что они соберут вещи и вернутся домой.
«Значит, если один убит, этого недостаточно, — думал он, снова направляясь на запад. — И близко недостаточно».
На восточной окраине Эль-Пасо он нашел дешевый мотельчик, почти весь понедельник спал и смотрел телевизор, а сегодня днем позвонил в «Спинхаус». Вопрос он задал такой: «„The Five“ будет играть в пятницу?»
«Ага, — ответили ему. — „Soul Cages“ начинают около половины девятого, „The Five“ будет где-то около десяти. Билет заранее — десять баксов, у дверей — двенадцать. Ожидается классный концерт, приходи».
Джереми сказал, что обязательно, ждет с нетерпением.
Сейчас в той пьесе, что перед ним разыгрывалась, что-то переменилось. Мексиканский дантист наклонился, глядя, как девица-с-хвостом что-то пишет внутри бумажной штучки вроде книжечки спичек. Телефон ему дает? Договаривается о чем-то похлеще приватного танца? Потом целует его в щеку, как будто говорит: «До скорого», и он встает и идет между столами, покачиваясь, к двери. Как только он оказывается снаружи, девица-с-хвостом перемещается к коренастому седому мужику в футболке с эмблемой университета Эль-Пасо и включает флирт на полную, но Джереми уже на ногах и идет через зал. Он старается сделаться невидимым — медленно крадущийся никто, не спешащий никуда, — но на самом деле он внутри напряжен, в животе клубится что-то, и нельзя сказать, что он совсем уж не боится того, что должен сделать.