— …у тебя нет ни записей, ни сыворотки, — Саима сел и забарабанил по коленям, длиннющими и, благодаря отсутствию ногтей, походящими на щупальца осьминога пальцами.
— Именно так, — ответил Тэйд, ловя себя на мысли, что не было бы у Саимы ещё одного пальца, их у него стало бы восемь, и тогда его сходство с осьминогом приобрело прямо-таки мистическое значение.
— И кому всё это было нужно?
— А я знаю? Может тому, кто нас из Двух Пней выкурил?
— Огарок свечи где, кстати?
— У тебя.
— Здесь он был. Я что, по-твоему, его с собой везде таскаю.
Тэйд пожал плечами, махнул рукой: ищи, мол, удачи.
— Ясно.
— Видишь как всё не просто.
— Я всё понял, друг. Мне надо немного времени, чтобы осмыслить тобой сказанное.
Глава 9. Таррат
Сиурт — маг, заклинатель, исключительно из онталаров, практикующий стихийную магию. По природе своей неспособные к высвобождению чистого Уино получают его «облегченный» аналог от зверьков пееро, с которыми пожизненно связываю себя магической нитью. Потеря пееро означает для сиурта полную изоляцию от источников Уино и ведёт к невозможности творить даже самые несложные заклинания.
Калав Мару. Природа Стихийных всплесков
Малыш Раву взвился в воздух и неистово завертел хвостом. Лапы воинствовавшего пееро были нацелены прямо в грудь занявшему оборонительную стойку сопернику. Преодолев в полёте две трети пути от шкафа к столу, Раву немыслимо изогнулся: кувырок, ещё один. Он был почти что точен и приземлился в каких-нибудь паре миллиметрах от застывшей цели.
Табо его ждал и атаковал мгновенно, не давая опомниться. Серия коротких ударов передними лапами, два обманных движения. Выпад, ещё один. Удар.
Раву зашипел, попятился, уворачиваясь, и…
— Да что ты будешь с ним делать! Ну-ка прекрати немедленно. — Маан налету подхватил подсвечник с неуспевшими погаснуть свечами и поставил на стол. — Я вижу, ты, мил дружок, не успокоишься, пока дом не спалишь.
Пееро заговорчески переглянулись и нехотя разошлись в стороны.
— Не обращай внимания, Маан. Здесь нет ничего такого, за что стоило бы ругать этих замечательных зверьков.
Коввил са Табо — высокий и чрезмерно тощий онталар с длинными жилистыми руками. Острые черты его лица смягчались теплотой взгляда больших круглых глаз цвета тёмного янтаря и оттопыренными ушами.
— Немного Истинского? — покрутил зелёную бутыль хозяин. — Рекомендую, отменнейший, я тебе доложу, в пятьдесят седьмом был урожай.
— Я, друг мой, как и прежде, предпочитаю эль. Пока ещё не нашёл ничего лучше кружечки этого огненного напитка, особливо сдобренного тёртым кибийским орехом или долькой сирду, — Маан са Раву поднялся и подошёл к окну. Он отодвинул замусоленную занавеску и окинул тёмную улицу взглядом.
— Целиком и полностью согласен с тобой, но, боюсь, таких изысков здесь не сыскать.
— Ну почему изысков? Никакой эль не выдержит сравнения с хорошим Истинским. Тем более урожая двенадцатого или пятьдесят седьмого годов. Они, как ты справедливо отметил, были исключительны… Интересное какое место.
— Ты про Таррат, или…
— …и про Таррат тоже, — Маан вернулся к столу и постучал по краю бокала тем местом, где у людей и прочих обычно бывает ноготь, давая понять, что пора бы этот самый бокал наполнить. — Дыра, похоже, каких поискать. Что-что, а устроиться с комфортом ты всегда умел.
— А что ещё мудрецу надо? — искренне удивился Коввил.
— Проповедуешь аскетизм?
— В той или иной мере. Удивительно, что ты до этого ни разу не был в Таррате.
Комната, в которой жил Коввил са Табо, действительно была обставлена мало сказать, что просто: чёрный камин, пара потемневших от времени деревянных стульев, два стола — большой круглый в центре и маленький низкий у окна. Две узких кровати, в изножье одной широкий окованный железом сундук. На столике у окна отсвечивала лаком квадратная трёхцветная доска зут-торон с цилиндрическими фигурами — участниками отложенной партии, остальные — вышедшие из борьбы — покоились рядом в компании свитков и нескольких переплетённых в кожу манускриптов с сиявшими серебряными застёжками. Вот и всё нехитрое убранство: ни картин на стенах, ни коврика на полу. В углах притаились сумрак и паутина. Свет слабых огоньков двух масляных светильников да запах готовившейся еды немного оживляли интерьер.
«Свинина с горохом, — ещё с порога определил Маан са Раву. — Что тут поделать — старые друзья со старыми привычками».
И вот теперь эти самые бобовые со свининой гулко урчали в животах сиуртов.
Уставшие от боёв, Раву и Табо засопели, пригревшись на мягких хозяйских подушках.
— Отличное вино, — похвалил Маан, пригубив напиток. Вот с гарниром ты не угадал немного. Белое вино и горох — какая прелесть.
Коввил са Табо смешливо поморщился, извиняясь за гастрономическое невежество.
— Горох уже внутри и не может помешать тебе насладиться изысканным букетом этого великолепного вина.
Они подняли бокалы, выпили.
— Ты, я смотрю, все книги свои в это захолустье перетащил.
— Всего-то пяток самых любимых.
— Позволишь поинтересоваться — каких?
— Апокриф Слаабранта са Тирно. «Контальские записи» Рио Бо. «Огонь и Воздух» Ар'Крротдана. Аналекты Агойя Тарао из Шалатора и ещё парочку неоконченных переводов с греота. Ты, наверное, помнишь: я питаю особую страсть к древним языкам: кнутд, циорхо, древний кетарский, полустишья феа, греот.
— Что-то такое припоминаю. В Шосуа я частенько видел тебя, увлечённого трудами Ралафа Красаральского, вот и рискнул предположить…
— Нет! — отмахнулся Коввил. — Ралаф Красаральский мне давно неинтересен. Бесполезный материал.
— Плесни-ка мне ещё и скажи: слышал ли ты что-нибудь о камнях Тор-Ахо?
Замерцала и погасла одна из ламп. Коввил наполнил бокалы.
— Тор-Ахо? М-м-м, хороший вопрос. Совсем немного, будем считать, что ничего.
Маан склонился над лампой, приподнял стеклянную колбу, заглянул внутрь:
— Ить ты, масло закончилось.
— Оставь так, больше соответствует теме и настроению предполагаемой беседы.
— Откуда тебе известно, о чём пойдёт речь? — лукаво ухмыльнулся Маан.
— Мне так показалось.
— Ты прав, Коввил са Табо. Я собираюсь сообщить тебе нечто такое, что изменит всю твою жизнь.
— Этого-то я и боюсь…
— Не перебивай, тебе неинтересно? Речь пойдёт о величайшем артефакте из всех, когда-либо присутствовавших на Ганисе.