Ложность этих утверждений явствовала уже из их собственных признаний, а также из показаний доверенных лиц «Народной Одбраны» в Боснии, рассказавших, каким образом трое заговорщиков были доставлены через «туннель» из Белграда в Сараево. Точно так же Принцип и Габринович утверждали, что они ничего не знают о «Черной руке», за исключением того, что читали в газетах; они говорили, что никогда не видали майора Танкосича. Однако они признали в своих показаниях, что он достал им оружие и деньги, что он просил Грабеца прийти к нему для того, чтобы лично убедиться в их надежности.
В настоящее время нельзя сказать с уверенностью, в какой степени это отрицание знакомства с «Черной рукой» и ее лидерами соответствовало действительности, а в какой мере оно было специально придумано для того, чтобы выгородить «Черную руку» и обмануть австрийцев. В первом случае пришлось бы признать, что молодые люди действовали в большей или меньшей степени как слепое орудие этой конспиративной сербской террористической организации, но, по всей вероятности, последнее предположение ближе к истине, чем первое.
Со всеми этими оговорками относительно тенденциозной окраски показаний можно сказать, что побуждения, руководившие Принципом и Габриновичем, по существу, были троякого рода.
Во-первых, ими руководили мотивы личного характера: недовольство своей жизнью, желание стать мучениками и героями вроде Богдана Жераича, стрелявшего в боснийского губернатора и затем покончившего с собой. И Принцип, и Габринович были недовольны своей домашней обстановкой: они получали лишь незначительную денежную помощь от родителей или совсем не получали ее. Габринович часто ссорился с отцом и своими товарищами – социалистами в Сараеве. Оба молодых человека рано покинули школу и не имели никакой определенной профессии. Их занесло в Белград, где они подпали под влияние анархистской и террористической пропаганды и слушали в кофейнях разговоры об австрийском гнете, о будущей роли Сербии, как «Пьемонта», который должен будет освободить боснийских сербов. Оба они, в особенности Габринович, отличались слабым здоровьем, плохо питались и, по всей вероятности, уже страдали туберкулезом. Оба вскоре умерли в тюрьме: Габринович – в январе 1916 года, Принцип – весной 1918 года. Жизнь, по-видимому, сулила им мало хорошего, но, подражая примеру Жераича, они могли обеспечить себе славу и мученический венец.
Принцип заявил, что после посещения Белграда, но еще до того, как он узнал о предстоящей поездке эрцгерцога в Боснию, он часто ходил на могилу Жераича. «Я часто проводил там целые ночи в думах об условиях, в которых мы живем, о нашем жалком положении и о нем [Жераиче]. Затем я принял решение совершить убийство. На его могиле я поклялся рано или поздно совершить убийство
[43]. Впоследствии, уже в тюрьме, он рассказывал доктору Папенгейму, что в Сараеве ему каждую ночь снилось, что он, политический убийца, борется с жандармами и полицией. Он много читал о русских революционерах, о борьбе, и эта идея овладела им.
Габринович тоже говорит в своих показаниях: «Я часто ходил на могилу покойного Жераича, когда бывал в Сараеве. Здесь я укрепился в решении умереть так, как умер он. К тому же я знал, что я долго не проживу. Меня все время занимала мысль о самоубийстве, потому что я был равнодушен ко всему»
[44]. Для его психопатической жажды славы характерно, что он снялся у фотографа приблизительно за час до того, как бросил бомбу и пытался покончить с собой. Об этом свидетельствуют также его хвастливые слова после покушения на эрцгерцога: «Да, я серб, я герой».
Оба эти молодых человека были явно психопатами, они были плохо приспособлены к жизни вследствие личных страданий, недовольства и неудач. Им легко было внушить стать убийцами по примеру других «героев», и разговоры белградских комитаджей сильно действовали на них.
Другим мотивом было желание отомстить Австрии за угнетение Боснии, создать оппозицию против этого режима и подготовить путь для революции, которая должна была положить ему конец. Габринович признавался по этому поводу:
«Главным образом мною руководило желание отомстить за гнет, который приходилось терпеть сербам в Боснии и Герцеговине, и особенно за “исключительные законы”, которые в течение последнего года действовали целых два месяца… Я считал такую месть священным долгом нравственного цивилизованного человека и поэтому решил отомстить… Я знал, что на Баальплаце [в австро-венгерском Министерстве иностранных дел] существовала клика, именуемая “военной партией”, целью которой было завоевание Сербии. Во главе ее стоял наследник престола. Я полагал, что, избрав его объектом мести, я отомщу им всем… Я ненавидел его, потому что он был врагом Сербии… Все несправедливости, о которых я читал в газетах, все это накапливалось во мне, пока не прорвалось в день святого Витта»
[45].
Принцип тоже, когда его спросили, жалеет ли он о том, что он убил эрцгерцога, ответил:
«Я нисколько не жалею, ибо я устранил препятствие с нашего пути. Он [Франц-Фердинанд] был немец и враг южных славян. Он плохо обращался с ними… каждый день возникали новые дела по обвинению в государственной измене. С каждым днем нашему народу жилось все хуже. Он впадал в нищету. Я видел, как наш народ все больше и больше приходил в упадок. Я сын крестьянина, и поэтому я имел возможность сам убедиться в бедствии нашего народа. Я убил эрцгерцога и не жалею об этом. Я знал, что он был врагом славян…