Он шагнул вперед. Но, видимо, вспомнив, чем закончилась только что его стычка с новичком, остановился и оскалил крупные щербатые зубы.
– Гяурский пес! Не думаешь ли ты, что Аллах даровал тебе бессмертие? Ты ошибаешься! Твоя смерть на кончике моей плетки, жалкий раб! – зловеще прохрипел Абдурахман и начал издали зверски хлестать Звенигору. – Вот тебе! Вот тебе!.. Получай!..
Арсен обхватил руками голову, пригнулся. Спыхальский и Воинов подняли крик. К ним присоединились другие пайзены. На разных языках, так как здесь были люди со всех концов необъятной Османской империи и многих других стран, неслись проклятия.
– Абдурахман, кровавая собака, что ты делаешь?! – слышалось с кормы. – Забыл, как сам сидел за веслом?
– Бешеный ишак!
– Мерзавец! Чума тебя забери!
– Стамбульский вор! Разбойник!..
Оскорбительные выкрики неслись со всех сторон, но Абдурахман не обращал на них внимания. Ругань еще больше распаляла его, и он, обезумев, бил Звенигору смертным боем. Может, и убил бы казака, если б по ступеням не послышался топот ног. Несколько человек быстро спускались вниз.
– Что здесь происходит? Почему не гребут эти проклятые свиньи? – пронесся громкий властный голос. – Где Абдурахман, гнев Аллаха на его голову!
Абдурахман вытянулся, опустив руку с плетью. С лица моментально исчезла гримаса дикой злобы. Все заметили, как мелко дрожат его колени, а отвисшая челюсть начала распухать.
– Невольники взбунтовались, мой высокочтимый капудан-ага Семестаф, – пролепетал он срывающимся голосом. – Их подговорил этот проклятый гяур, эта паршивая собака, да сожрет шайтан его вонючую голову!
Надсмотрщик ткнул рукоятью плети Звенигору в бок.
Капудан-ага Семестаф сошел с последней ступеньки и остановился перед Абдурахманом. Это был высокий пожилой турок с седоватой бородой и красивым лицом, которое не мог испортить даже шрам, красным рубцом пересекавший щеку. Позади него стояли два корабельных аги.
– Разве мало батогов на моем судне, чтобы заставить этот скот работать как следует? – мрачно спросил паша Семестаф.
– Именно этим я и занимался, всемилостивый мой повелитель, – поклонился Абдурахман. – Но этот гяур ударил меня в лицо.
Паша Семестаф взглянул на Арсена. В этом взгляде не было ни интереса, ни теплоты, – так смотрят на вещь, неизвестно как попавшую под ноги, или на норовистую скотину, которую нужно укротить.
– Бунт на корабле карается смертью. Но не станем же мы убивать непокорного ишака, – хватит с него и нескольких ударов плетью! Вот и всыпь этому мерзавцу так, чтоб поумнел, но сохранил силу грести. В море мне нужны гребцы живые, а не мертвые!
Но, к удивлению капудан-аги, невольник выпрямился, высоко поднял голову и заговорил на чистейшем турецком языке:
– Почтенный капудан-ага ошибается, считая меня всего лишь ишаком. Хотя сегодня я раб, но не утратил человеческого достоинства, как эта свинья Абдурахман! Поэтому я предпочитаю умереть, чем сносить незаслуженные оскорбления!
Капудан-ага с нескрываемым любопытством взглянул на невольника. Абдурахман тоже вытаращил глаза, услыхав изысканную турецкую речь из уст раба-гяура.
– Ты турок? – спросил Семестаф-ага. – Как ты здесь оказался?
– Я купец, высокочтимый эфенди. Меня коварно схватили мои враги и продали в рабство. Такая же доля может постичь каждого правоверного, от которого отступится Аллах, пусть славится имя его!
– Как тебя зовут?
– Белук, эфенди. Асан Белук, купец и сын купца, а теперь – раб нашего наияснейшего падишаха, пусть живет он десять тысяч лет!
– Гм, интересно, – буркнул Семестаф-ага. – А богат ли твой отец?
– Достаточно богат, чтобы купить такой корабль, как «Черный дракон», и приобрести для него гребцов.
– О! – вырвалось у паши. – Почему же он не выкупит тебя?
– Он не знает, куда я запропастился. А я не могу подать ему весть о себе. Как догадывается высокочтимый ага, в моем положении это нелегко сделать. К тому же мой отец, пусть бережет его Аллах, живет в Ляхистане, в городе Львове… А это неблизкий путь…
Арсен старался заинтересовать капитана возможностью получить за него выкуп, но с единственной целью – заручиться заступничеством перед Абдурахманом, который горит неистовым желанием засечь невольника. Конечно, рано или поздно обман откроется, и тогда капудан-ага, чего доброго, сам прикажет истязать обманщика или даже казнить. Но далекое будущее мало тревожило казака. Главное – спастись сейчас. А что будет через год или два, и думать не хотелось.
– Ну вот что, Белук-ага, – сказал капитан, – мы плывем в Килию, и там я постараюсь найти человека, который даст знать о тебе твоему отцу. Пусть старик готовит деньги. Но до тех пор, пока я не узнаю точно, сколько за тебя дадут, ты останешься сидеть у весла и должен грести наравне со всеми. Если же будешь проявлять непокорность, Абдурахман быстро угомонит тебя… Ты слышишь, Абдурахман?
– Слышу, милостивый ага, – согнулся дугой надсмотрщик и зло, исподлобья глянул на невольника.
– А теперь за работу, негодные свиньи, – вдруг закричал капудан-ага, – если хотите получить свою миску чорбы!.. Абдурахман, неужто твоя плеть стала такой легкой, что не может заставить поворачиваться этих тварей живее?
Абдурахман только и ждал этого приказа. С высоко поднятой плетью он набросился на гребцов. Посыпались удары направо и налево.
– За весла, проклятые гяуры! За весла!
Невольники поспешно начали грести. Каждый пытался уклониться от жестокого удара. Но Абдурахман не пропустил ни одного – всех наградил, кроме Арсена, которого пока что опасался трогать, не зная, как может отнестись к этому капитан судна.
2
Дни были тяжелы, а ночи еще тяжелее. Короткое время отдыха, когда каторга ложилась в дрейф или шла под парусами, если дул попутный ветер, невольники проводили здесь же, на широких скамьях. Изнуренные нечеловеческой работой, голодные, они подолгу не могли заснуть, стонали, молились или потихоньку проклинали свою судьбу.
Арсена по ночам мучили кошмары, терзали черные мысли. Несколько ночей подряд снился ему Гамид. Страшный, обрюзгший, с перекошенным от злости лицом, с выпученными глазами, он держал в руке раскаленный добела железный прут и целился им казаку прямо в глаза… Привязанный веревкой к дереву, Арсен не мог ни убежать, ни увернуться. Острый конец прута, с которого сыпались голубые искры, все ближе и ближе… Уже пышет в лицо жаром – вот-вот вопьется в глаз жуткий прут, и наступит вечная тьма!
Лоб казака густо покрывается потом. Он хочет закричать – и не может, голоса нет. Все мускулы напряглись, веревки врезаются в тело… И в последний момент, когда железо едва не касается глаза, он просыпается.
Вокруг темнота. Душно. Слышен глухой шорох волн за бортом да храп и стоны невольников. Арсен облегченно вздыхает, вытирает рукавом лицо и всматривается в низкий дощатый потолок. Долго лежит с открытыми глазами, старается заснуть, но не может. В голове роятся мысли и воспоминания. Оживает в памяти мать, сестренка Стеша, старый дедусь, которые, наверное, уже и надежду потеряли увидеть его живым, вспоминает Златку… Но чьи бы лица ни представлял себе, какие бы картины прошлого ни всплыли перед ним, он не мог долго любоваться ими, – сразу же одолевала неотступная жгучая мысль: как освободиться? Неужели ему суждено провести оставшиеся годы жизни на каторге? Неужели не представится счастливого случая для побега?