Агаряне, воспользовавшись тем, что Империя была ослаблена недавним восстанием Фомы, и многие области охранялись из рук вон плохо, в течение полутора лет захватили на Крите двадцать девять городов и обратили жителей в рабство, заодно опустошив Эгину и еще некоторые острова. Переговоры с халифом ни к чему не привели, и император дважды посылал на Крит военный флот, но оба раза безуспешно. Второй поход, под предводительством Кратера, при Михаиле назначенного стратигом фемы Кивирриотов, и вовсе окончился сокрушительным провалом: несмотря на то, что ромеи, сражаясь с агарянами целый день от восхода до заката, одержали победу и могли бы даже захватить вражескую крепость Хандак, они не воспользовались успехом, а принялись беспечно пировать, похваляться взятой добычей и пьянствовать, не позаботившись о должном укреплении лагеря и о страже. Это привело к тому, что враги, напав глубокой ночью, перебили почти всех, а стратиг, пытавшийся бежать на торговом судне, был схвачен арабами на острове Кос и казнен. Император, однако, не оставил надежд освободить Крит и другие острова и подумывал о снаряжении туда нового флота, но тут его внимание отвлекла Сицилия, где, в результате поднятого турмархом Евфимием восстания, поднялась такая смута, что возникла опасность потерять и этот остров: турмарх не только убил тамошнего стратига Фотина, но, когда некоторые из сторонников мятежника отложились от него и, вновь присягнув императору, в сражении разбили бунтовщиков и овладели Сиракузами, вступил в сговор с африканскими арабами, предложил эмиру верховную власть над островом и выплату дани в обмен на действительную власть на Сицилии с титулом императора. 17 июня пятого индикта агаряне под предводительством кади Асада с большим войском высадились в Мазаре и принялись хозяйничать на острове, не очень-то обращая внимания на Евфимия. Теперь многое зависело от того, как пройдет сражение ромейского войска с арабским. Император с тревогой ждал вестей, и в таких обстоятельствах приступать к нему с разговорами об анонимных доносах представлялось патриарху довольно-таки неуместным, тем более, что в целом император был доволен ходом церковных дел. На состоявшемся два года назад в Париже соборе франкские епископы, использовав присланную им из Константинополя подборку текстов из Писания и отцов, осудили иконопочитание и обратились к папе с призывом сделать то же самое, как и Франкфуртский собор тремя десятилетиями раньше. Папа до сих пор отмалчивался, но было очевидно, что мнение западных богословов для него важнее, нежели противостоящих иконоборчеству на востоке…
Однако последний донос относительно нового монастыря, полученный патриархом, сообщал, что там размножают письма и поучения покойного Студийского игумена, в том числе «порочащие его августейшее величество и божественную августу, честнейшую его супругу», причем прилагалась и выдержка из Феодоровой проповеди, где игумен увещевал братий держаться заповедей, чтобы избежать «гнева, грядущего на сынов противления», и говорил: «Что и ныне есть сыны непослушания, много примеров. Один же главнейший – пример императора, не только в отношении ниспровержения веры, но и в отношении заключения противозаконного супружества. Как можно об этом не сетовать, как не скорбеть? Ведь снова произведен соблазн в Церкви Божией…» В свое время, когда стало известно об осуждении студитами нового брака императора, Михаил не стал затевать гонений против них, хотя и был раздражен, высказав Феодору свое недовольство через никомидийского градоначальника. Но если, – думалось патриарху, – он теперь узнает, что у него под боком продолжают распространять хулы покойного игумена, то, возможно, отнесется к этому уже не так снисходительно. Пожалуй, его гнев может пасть и на Антония, особенно если узнается, что он был извещен, но не принял мер… И вот, этим утром патриарх, наконец, поставил императора в известность о деятельности женского монастыря Пресвятой Богородицы в долине Ликоса. Но последствия этого разговора были довольно неожиданны для Антония. Император, выслушав его, нахмурился и спросил:
– А кто там игуменья?
– Госпожа Кассия, государь… та самая, что была на смотринах, когда твой августейший сын выбирал себе невесту.
– Неужели? Вот как!.. Занятно… – Михаил задумался. – Игуменья в таком возрасте? Ей ведь еще нет и двадцати пяти! И Никифор ее сделал настоятельницей? Любопытно…
– Я тоже удивился этому, августейший. Но, быть может, Никифор счел, что она справится… Она ведь, говорят, весьма начитанна и умна.
– Что ж, возможно… Вот что я тебе скажу, святейший. Мне сейчас недосуг заниматься подобными вопросами, сам знаешь, каковы наши сицилийские дела… Так что ступай, владыка, к моему августейшему сыну и обсуди всё это с ним. Да и вообще, мне хотелось бы, чтобы ты церковные дела, если они не касаются чего-то действительно серьезного, решал с ним и с нашим дорогим философом. Слишком жесткие меры нежелательны, а подробности обсудите сами.
Антоний несколько смутился, ведь Грамматик не советовал напоминать молодому императору о надерзившей ему на смотринах девице. Но теперь выхода не было, и на другой день патриарх зашел в «школьную» ко времени окончания занятий и, поприветствовав императора и его учителя, сказал:
– Государь, меня привел к тебе один церковный вопрос. Я поначалу обратился с ним к твоему августейшему отцу, но он велел обсудить это дело с тобой.
– Церковный вопрос? – переспросил Феофил. – Что ж, давай обсудим, святейший. Вот и отец игумен здесь, может, и он что посоветует. Присаживайся, владыка.
Антоний сел и несколько мгновений молчал, собираясь с мыслями.
– Дело вот в чем, государь… В Городе прошлой осенью появилась новая женская обитель, маленькая, пока там всего пять сестер… Но их деятельность, как кажется, может нанести вред вашей державе.
– Каким образом? – спросил император чуть удивленно. – Чем же они занимаются?
– Они заняты в основном перепиской книг и вообще разных сочинений, в том числе, как стало известно, еретических, в защиту лжеименных икон. Я получил несколько доносов на этот счет, но не хотел до времени беспокоить ваши величества… Однако теперь я счел нужным обсудить этот вопрос, поскольку меня известили, что они распространяют проповеди покойного Студийского игумена, в том числе порочащие вашу державу… Вот, например, такого содержания, взгляни, государь! – патриарх протянул ему присланную с последним доносом выписку из поучений Студита.
Феофил прочел и нахмурился.
– Да, это хорошо бы прекратить, – сказал он. – Значит, они иконопоклонницы? Кто там игуменья?
– Да, они еретики. А игуменья там, как ни странно, весьма молода… Из богатой семьи, со связями, родственники ее при дворе служат. Собственно, она построила этот монастырь на свои средства… Госпожа Кассия.
Император побледнел и непроизвольно скомкал лист с выпиской, который всё еще держал в руке. Взгляд Грамматика приковался к лицу Феофила.
– Вот как! – голос императора был очень спокоен. – Это не та ли, что была в числе моих возможных невест? Когда же она постриглась?
– Да, это она, государь. Постриглась она в прошлом году, насколько мне известно.