Заметив вошедших, Надея вскочила, машинально одернула всё еще непомятый халатик, Кравчук, не скрывая изумления, взирал на световое явление. Надея взглянула на него и улыбнулась, признавая своим.
— М-да, в некотором роде… — константировал Кравчук и перевел взгляд на псих-президента. — Нуте-с, коллега, вы снова в окружении дам. Символический показатель, не так ли? Так-с, пульсик… Ну, это сейчас не принципиально. — Вытащил молоточек, постучал по президентской кости, поводил над носом, заглянул под веки, коснулся летающими пальцами там и тут. — Ну, можно сказать, неплохо, а?
Лушка, давно вся наизготове, как гончая в стойке, бесстрастно изрекла:
— Так пусть меня зачислят в олимпийскую сборную.
— Э?.. — Кравчук потерял заготовленный утешительный период и обернулся к Лушке. Та стояла, облокотившись на изножную спинку кровати. Глаза были прикрыты. Кравчук достал платок, незаметно промокнул под носом и молвил: — Дорогуша…
— Не мешайте, — перебила его Лушка, не меняя положения. — Я вам объяснила: буду переводить.
Невропатолог быстро повернулся к псих-президенту. В глазах Олега Олеговича плясали огни.
— Гм… Ты это говорил, Олег? — Веки опустились утверждающе. — Именно это? — Опять опустились. — Ну-ка, еще что-нибудь, чего она не может знать.
— Ты спер у меня штопор, — сказала Лушка с некоторой долей презрения.
Кравчук даже румянцем задернулся, взглянул на внимательно слушающих палатных мужиков. Кто-то ушлый заговорщически ему подмигнул.
— Да верну, Господи Боже мой… Только зачем он тебе? Может, подаришь?
— Ни в жисть, — сказала Лушка. — Реликвия.
— Ну, верну, — вздохнул Кравчук. — Чтоб меня разорвало! Что там ваши Кашпировские… И много у тебя таких?
— И одной было сверх головы, — перевела Лушка. Кинула собственный взгляд на Олега Олеговича. Промолчала.
— Так, — сказал Кравчук, энергично усаживаясь на край кровати. — Из ступора вышел, слушаю.
— Ты официальное лицо. — Глаза подтвердили сказанное.
— Официальное, — согласился Кравчук.
— И кое-что можешь.
— Могу. — Кравчук пристально посмотрел на больного. — Что требуется?
— Хочу жениться, — сказала у него над ухом Лушка.
— Ага, самое время, — не удержался Кравчук.
— Во всяком случае, хотел бы иметь возможность развестись в третий раз, как и другие, — моргнул псих-президент.
— Я не виноват, что после свадьбы у них исчезало чувство юмора, — объяснился Кравчук. — Ну а невеста?
— Ты что, ослеп?
Кравчук, не первый раз дернувшийся от Лушкиного голоса над своей головой, метнул скорый взгляд на светло-белую Надею. Надея стояла как в церкви.
— А ты, Олежек, не используешь служебное положение? — не без иронии спросил Кравчук, пытаясь получше сориентироваться, чтобы не угодить в розыгрыш.
— Использую, как видишь, — подтвердил Олежек.
— Я от себя, — произнесла Лушка над Кравчуком. — Ее выписали.
— А с юмором у нее как?
— Нормально, она требует попа.
— А загс вам не нужен? — развернулся Кравчук к Надее. Ему хотелось на нее посмотреть.
— Нужен! — решительно сказала Лушка.
— Вы и ее переводите? — меланхолически поинтересовался Кравчук.
— Да, — твердо сказала Лушка.
— Я вам не верю, — сказал Кравчук. — Ни тебе, — палец в псих-президента. — Ни тебе! — палец в Лушку. — Ей могу поверить, если, конечно, она меня убедит. А вам всем — молчать! Ну-с, милая невестушка, что скажете? Напоминаю, что я действительно официальное лицо и могу подписать даже завещание.
— У нас ребеночек будет, — ясно улыбнулась Надея.
В палате воцарилась тишина. И где-то далеко, на краю, у самого горизонта, вдруг раздался хлопок, другой — мужики били в ладоши, чтобы получились аплодисменты. Временно однорукие использовали побочные средства.
Кравчук какое-то время молчал. Наклонился к Олегу Олеговичу:
— Ты успел вовремя, старик… Уважаю! — Вскочил энергично: — Всех понял! Загс, поп, страховой полис… Сделаю, чтоб мне не вылечиться от насморка!
* * *
Зам готовил этаж к ремонту. Сестры и санитарки по полнометражным лестницам стаскивали освободившиеся матрацы и подушки в дезинфекцию, разбирали кровати и прислоняли их к коридорным стенам. Никто не настаивал, чтобы выписанные поторапливались, но они постепенно рассасывались сами, и зам сердечно провожал каждую, женщины уходили улыбаясь и плача, и зам временами тоже смущенно моргал, смешно хватал молоток, и выбивал очередную панцирную раму из ржавых гнезд, и споро таскал тяжести, мужественно отстраняя женский пол от позабытых нагрузок.
Лушка уже около двух недель жила в палате одна, пребывая в запоздалом зимнем покое, не обращая внимания на растапливающее даже воздух весеннее солнце. Она отдыхала от вопросов, и мыслей, и невозможных перегрузок. Непрочитанные книги скучали на тумбочке. Лушка спала или дремала, не различая времени суток. Кто-то дал ей заслуженный отпуск, и всё, что было приковано к внешним границам необходимостью, стекало обратно в дальние глубины, тело вытряхивалось, как пустая наволочка, постепенно обретая первоначальность и покой.
Проснувшись однажды утром и уловив запах извести и карболки, Лушка определила, что окружающее совсем перестало быть ей домом. Она неторопливо встала, сложила в полиэтиленовый пакет свое немногое, достала, уже ни от кого не скрываясь, из-за вентиляционной трубы Марьину тетрадь и, засунув ее, как когда-то, за пояс, отстраненно постучалась в закуток нового главного врача.
Сергей Константинович, превратившийся в законного главного всего три дня назад, кивнул, продолжая по телефону об олифе и линолеуме, и показал рукой на стул. Лушка осталась стоять.
Закончив разговор, Сергей Константинович посмотрел на Лушку молча, потому что всё было понятно и так. Но Лушка все-таки объяснила:
— Мне пора.
Сергей Константинович потер лоб.
— Да, конечно, — подтвердил он. — Другого нам не придумать. — Пододвинул историю болезни, давно, видимо, лежавшую наготове, и сделал короткую запись. — Сестра оформит остальное.
Лушка кивнула. Долго висело никем не замечаемое молчание. А потом оба вздохнули одновременно.
— Пора, — сказала Лушка.
— Да, — сказал главный. — Всем пора.
Лушка посмотрела в окно. Там слепящим отражением от соседнего корпуса било апрельское солнце.
— Я понял, почему они не хотели уходить, — проговорил главный, глядя туда же, куда и Лушка. — Там чрезмерное число несовпадений. — Наверно, она была с ним согласна, но это уже не имело значения. — Ну что ж… Спеши медленно, Гришина.