Грот в Ущелье Женщин - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Ананьев cтр.№ 8

– Капитан наш как ни в чем не бывало.

– Перестань ты! – одернул Гранского Нагайцев. – Без тебя тошно.

Не мог не слышать Гранского капитан Полосухин, но продолжал подниматься вверх, поддерживая под локоть мою жену. Он даже не оглянулся. Выдержка? Умение владеть собой? Это в его натуре.

Через несколько минут мы сидели в просторной комнате. Она так у нас и называлась – «зал ожидания». Недели за две до моего отъезда на учебный мы вселились сюда, в портопункт, – большой финский дом, разделенный на две половины. В одной, меньшей, из двух комнат, жил дежурный диспетчер пароходства, он же кассир; в большей – зал ожидания, касса и еще одна небольшая комнатка, всегда пустовавшая. Эту, большую половину, пароходство временно, пока построят новую заставу, предало в аренду пограничникам. Квартира эта после маленькой, с подслеповатым оконцем комнатушки показалась нам раем. Пустовавшую комнатку мы приспособили под кухню, в кассе поставили кровать, тумбочку и наименовали ее спальней. Хотели было перестроить черную голландку в зале ожидания, но пароходство, в лице диспетчера портопункта, засомневалось в целесообразности какого-либо изменения интерьера в зале. Тогда поставили мы в нем обеденный стол, четыре скрипучих «венских» стула, облезлую этажерку, за ненадобностью подаренную нам на новоселье диспетчером, набили ее книгами до отказа, а рядом установили на деревянных чурках, чтобы проветривалось дно, сундук с остальными книгами, накрыли его красным с синими огромными цветами китайским покрывалом, а поверх его поставили наше второе главное богатство – «Хозяйку Медной горы» и Серого волка с Иванушкой и Василисой Прекрасной на спине. И хотя на цветастом покрывале творения кунгурских мастеров немного тускнели, но нам все же нравился этот уголок.

Особенно уютным показался он мне сейчас, после двухмесячного отсутствия. Я погладил работягу-волка, подойдя к этажерке, взял Ломоносова, открыл том на одной из заложек: «…Сверх надлежащего числа матросов и солдат взять на каждое судно около десяти человек лучших торосовщиков из города Архангельска, с Мизени и из других мест поморских, которые для ловли тюленей на торос ходят, а особенно которые бывали в зимовьях и в заносах и привыкли терпеть стужу и нужду», – захлопнул книгу и поставил на место. Но оттого, что прочитал я для своего успокоения совет Ломоносова посылать на Север привыкших к нему людей, мне легче не стало. Действительно, Север заморозил сотни, тысячи людей, пытавшихся познать и приручить его, но то – история. А Миша Силаев – день сегодняшний. Жестокая реальность.

– Я его все с собой, да с собой, – неожиданно громко заговорил Полосухин. – Втянуть хотелось. Да он и сам этого желал.

С недоумением глянул я на Полосухина. Читает мысли? Подождал, что скажет еще. Но он молча сел за стол, налил рюмку и, даже не предложив мне выпить с ним, опрокинул ее в рот, словно заправский пьяница.

– Почему Оля уехала? – спросил я, садясь напротив него.

Полосухин налил и мне рюмку. Ответил жестким вопросом:

– А если человек не верит тебе, как с ним жить? А?! – Подавив вздох, добавил: – Гранский не верит. Ты можешь не поверить – я ничего изменить не смогу. Не ради друг друга служим. Но жена?!

Долго сидел, положив голову на руки, потом будто спохватился:

– Вот что, Евгений Алексеевич, ты не спеши с вопросами. Не гони вскачь. Сложилось все так, враз не поймешь. Я и сам-то пока ничего не знаю. Меня могут судить. Комиссия приедет обязательно. И тебе придется сказать свое мнение.

«Оно, – подумалось мне, – будет на весах тяжелой гирькой».

На какую только сторону придется ту гирьку поставить? Пока для меня ясно только одно: мнение должно быть честным и максимально истинным. А вот где она – эта истина? Никто, кроме самого Полосухина, ее не знает. Только тундра – свидетельница случившейся драмы. Но тундра нема. Следы укрыла метель. И какова причина столь решительного разрыва с Ольгой? Пусть она усомнилась, так ты докажи ей свою честность. Докажи! Ты же – мужчина! Изобразить горькую обиду куда как проще.

Возможно, причина иная? Надя. Надежда Антоновна Мызникова, учительница, внучка деда Савелия не главная ли виновница? Мне еще в день приезда показалось, что они любят друг друга. Надя особенно. Глаза ее, с поволокой, светились, звали, манили, когда она смотрела на Северина Лукьяновича. А когда их взгляды встречались, лицо Полосухина, строгое, серьезное, сразу преображалось, становилось добрым. Я всегда замечал, что каждая их встреча была радостью. Как бы ни спешил, бывало, Полосухин, но если Надю видел, обязательно шел ей навстречу. Частенько, бывало, после боевого расчета говорил мне:

– Проводи, Евгений Алексеевич, партмассовую, я в становище прогуляюсь. В сельсовет, да и к деду Савелию.

И мне было понятно, что вечер он проведет с Надей. А та, если Полосухин приходил в гости, никуда не уходила из дома. Даже на танцы не шла. Так было до его отпуска. В октябре он уехал домой и вернулся неожиданно для всех с женой. С Олей.

Пойди-ка, разберись во всем этом… Да и есть ли у меня моральное право разбираться в его сугубо личной жизни? Вот в чем еще вопрос…

Начальник заставы

Солнце словно приостановилось, чтобы собраться с духом, прежде чем нырнуть в колючую сосновую чащобу, нахлобученную, как косматая шапка, на высокий пригорок; а, может, раздумывало, не взять ли чуток в сторону, туда, где искрятся радостью длинноволосые березы, где просторные поляны манят мягкостью цветастых ковров – устраивайся там поудобней и закрывай свои пылающие глаза до самого до утра; или намеревалось оно вернуться назад и нырнуть в тихую желтоватую воду Пахры, охладиться, а уж потом умоститься под ивой у обрыва на ночлег; но земля продолжала вращаться с вековечной точностью, и солнцу не оставалось выбора – пропоротое вершинами сосен, разлезлось оно на кривые куски, которые начали наливаться холодной ядовитой краснотой и поспешно зарываться в чащобу. Суровей и строже стало все вокруг, речка потемнела, будто набросила на свое лицо чадру. Неожиданно громко всплеснула рыба, пропищал комар, и снова все замерло в благодатном покое, только издали, от плотины, доносился смягченный расстоянием шум падающей воды, и шум тот тоже казался умиротворенным, дремлющим.

Северин Полосухин не заметил, как тоже поддался всеобщему покою, словно слился с природой воедино, сидел расслабленно, ни о чем не думая, не замечая даже того, как вздрогнул поплавок, пустив по темной, с легким глянцем воде мягкие колечки, и заскользил тихонечко к берегу. Встрепенулся Северин только тогда, когда поплавок резко нырнул, леска натянулась, пригибая к воде удилище, – Северин дернул удочку и почувствовал упругое сопротивление.

«Ого! Крупная!»

Звонко выхлестнул из воды окунь, описал дугу и, сорвавшись в воздухе с крючка, плюхнулся в высокую траву под самым откосом. Северин не спеша положил удочку и только тогда повернулся к яростно хлеставшей хвостом траву рыбе, но взять ее и надеть на кукан не успел: над тихой рекой тоскливо и жалобно пронеслось: