Второй связной, Ушаков, должен был передать приказ комполка стрелкам правого фланга, а затем, оврагом, пробраться к пулемётчикам и сказать им о том, чтобы открывали огонь не раньше первого выстрела артиллеристов.
Тем временем немцы вытащили мотоцикл из грязи, завели его и вытолкнули на берёзовую гать. Они стояли вокруг него и, видимо, решив отдохнуть, о чём-то совещались. Они весело размахивали руками, указывали куда-то ниже лощины. Наверное, решали, искать им объезд или воспользоваться готовой, хотя и не очень надёжной, гатью. Доносились их смех и кашель.
«Если вышлют вперёд пешую разведку, обнаружат нас раньше, чем колонна выйдет под выстрелы орудий», – подумал Воронцов.
Но вот из сосняка показался танк. Это был приземистый Т-IIIна узких гусеницах. Он выбрасывал вверх струю выхлопных газов, покачивался, попадая гусеницей то в одну колею, то в другую. Следом за ним шёл второй, лёгкий, с короткоствольной пушкой. Потом появились несколько бронетранспортёров на полугусеничном ходу с бронированными кузовами-гробами.
Приполз сержант Федосов. Обвалился в окоп вместе с комьями земли, сразу склонился над телефонным аппаратом, проверил связь.
– Ну, Федосов, теперь всё зависит от твоих орлов. – Майор не отрывался от бинокля. – От твоей запевки вся песня наша пойдёт. Два танка и три бронетранспортёра. На каждом из «гробов» – крупнокалиберный пулемёт и до отделения пехоты. Плюс три пулемёта на мотоциклах. Но они – уже наша забота. – И майор оглянулся на Воронцова.
На танках тоже сидели автоматчики. Федосов смотрел на танки окаменевшим взглядом пронзительных голубых глаз. Он что-то шептал в трубку и смотрел на листок, вырванный из записной книжки. Листок был испещрён цифрами.
– Федосов, два выстрела – два танка. Другого варианта у нас просто не существует. – Калёный голос майора стал ещё твёрже.
– Знаю, знаю, товарищ майор. Задача уже поставлена. Наводчики у меня надёжные. Должны всё сделать как надо.
Воронцов не услышал, когда он отдал команду. Увидел только, как сержант крепче прижал к уху трубку и сунул за пазуху листок с цифрами. А может, он вовсе и не отдавал никакой команды, и командиры орудий действовали самостоятельно, заранее зная, что делать каждому из них.
Орудия ударили почти разом. Оглушительно, словно вдруг небо над окопами раскололось и обрушилось. Две фиолетово-белые фосфоресцирующие трассы, почти сливаясь в одну, ушли за гать, в глубину лощины. И тут же, как немедленное и неотвратимое эхо, там, внизу, послышался затяжной взрыв, а затем ревущий гул вспыхнувшего бензина. Танк, шедший во главе колонны, вздрогнул, и из недр его вырвался багрово-чёрный клуб и, сметая с корпуса автоматчиков, которые лепились на его броне серо-зелёными скорченными фигурками, окутал всё вокруг, на миг накрыв и гать, и голову колонны с рассыпавшимися по обочинам дороги пехотинцами, и дальний сосняк. И тут же, пронизывая эти клубящиеся чёрные с красной изнанкой вихри огня и дыма, застучали сразу несколько пулемётов. Это шарахнулись с дороги «гробы», и их пулемёты стреляли вслепую вперёд, по опушке. Пули защёлкали по берёзам, зашаркали по брустверам. Видимо, пулемётчики всё же заметили окопы впереди.
– Огонь! – закричал майор Алексеев.
Так принял свой последний бой 1316-й стрелковый полк. Немцы, застигнутые врасплох, кинулись было к ближайшему перелеску, надеясь укрыться там и организовать оборону, но оттуда длинными очередями ударили «максим» и два «дегтяря».
Второй танк попятился, сделал несколько выстрелов в сторону артиллерийских позиций. Но в следующий мог и его настигла спаренная трасса бронебойно-зажигательных снарядов. Из люков чёрными жучками выскочили танкисты и побежали к лесу, прямо на пулемётные струи.
– Левее один ноль-ноль! – кричал в трубку сержант Федосов. То и дело он выглядывал через бруствер, ошалелыми глазами окидывал поле боя, где густо разгорались танки и расползались по луговине бронетранспортёры. – Осколочными! Три выстрела на ствол! Беглым – огонь!
Снова оглушительно и почти разом бухнули орудия, унеслись вперёд трассы, будто пропахивая по позвоночникам и затылкам пехотинцев.
– Так, Суржиков, порядок! Первому – правее два ноль-ноль! Второму на тридцать метров меньше. Осколочными! Один выстрел на ствол! Залпом – огонь!
Майор Алексеев внимательно наблюдал в бинокль за ходом боя и изредка приговаривал, едва шевеля бледными губами:
– Ну, вот вам и Москва! И пахота, и сев одновременно. Добро, Федосов. Ещё пару снарядов по крайнему «гробу». А то уползёт в сосняк. Какой бой! Эх, какой бой, ребята!
Бой длился минут десять – пятнадцать, не больше.
– Всё, товарищ майор, отыграли, как по нотам. – И Федосов положил трубку на рычаг.
Воронцов менял запасной рожок. Он стрелял короткими, экономными очередями. Выбирал очередную цель и посылал в неё по три-четыре патрона, пока очередной немец не падал на землю или не исчезал в дыму.
Часть автоматчиков успела перебраться через гать и болотце и, не видя другого выхода, кроме атаки в лоб, ринулась вперёд, к окопам. Командовал ими высокий офицер в камуфляжной куртке и кепи с длинным козырьком. Автоматчики пробежали ещё шагов двадцать, залегли и стали перекатываться вперёд короткими перебежками. Они вели плотный огонь и в какое-то время, когда на фланге умолк «максим», видимо, меняя ленту, заставили стрелков убраться с брустверов. Мотоцикл с пулемётом вырвался вперёд, но был изрешечён автоматными очередями возле самых окопов и опрокинулся. Уцелевший пулемётчик пытался вытащить из-под опрокинутой коляски пулемёт. Но его добили из винтовок Зот и Васяка.
Орудия продолжали вести беглый огонь.
Сержант Федосов вдруг уронил пилотку и ткнулся лицом в бруствер. Воронцов кинулся к нему, перевернул на спину. Пуля попала ему в левую бровь. Из свежей ранки торчала острая косточка.
– Отвоевался, – сказал связной Хромин. – Не тряси его, сержант, не разбудишь.
А из окопов уже поднялись бойцы. Они бросились преследовать отходящую группу автоматчиков. Немцы кинулись к лесу, но оттуда их отсекли пулемётным огнём.
Немного погодя всё было кончено.
Горели танки, дымили горящей резиной бронетранспортёры. Пахло бензином и горелым металлом. Бойцы, оставив свои окопы, бродили возле гати, обшаривали трупы, снимали ранцы, подбирали оружие. Слышались одиночные выстрелы. Крики. Что там происходило, Воронцова уже мало интересовало. Он сидел на бруствере и устало смотрел то в поле, то на убитого сержанта Федосова. «Неужели добивают раненых», – подумал он, когда снова услышал крики и одиночные резкие удары мосинских винтовок. Вспомнились одиночные выстрелы помкомвзвода Гаврилова.
– Всё правильно, – сказал майор Алексеев.
Воронцов не знал, что ответить командиру полка. Он даже не посмотрел в его сторону. Должно быть, устало думал Воронцов, майор знает о войне нечто такое, о чём он только догадывается и что, возможно, ему, Саньке Воронцову, ещё предстоит узнать.