Я был секретарем Сталина - читать онлайн книгу. Автор: Борис Бажанов cтр.№ 28

Я пришел скорее к тому мнению, что Ленин был хороший организатор. То, что ему удалось взять власть в большой стране, при ближайшем рассмотрении говорит много о слабости его противников (чемпионов революционной разрухи), об их неумелости и отсутствии политического опыта, об общей анархии, в которой небольшая группа прилично организованных ленинских профессиональных революционеров оказалась более умелой и чуть ли не единственной чего-то стоящей организацией. Особого ленинского гения я как-то во всем этом найти не смог.

Чего Ленин хотел? Конечно, осуществления коммунизма. К этому после взятия власти Ленин и его партия шли напролом. Известно, что в течение трех-четырех лет это привело к полной катастрофе. В позднейших партийных изложениях это стыдливо изображается не как крах попытки построения коммунистического общества, а как крах «военного коммунизма». Это, конечно, обычная ложь и фальсификация. Провалился в эти годы коммунизм вообще. Как Ленин принял этот провал?

Официальные ленинские выступления говорят о том, как Ленин вынужден был изобразить отступление партии перед провалом. Меня интересовало, что Ленин на самом деле об этом провале думал. Ясное дело, откровенные мысли Ленина могло знать только его ближайшее окружение, в частности, две его секретарши, Гляссер и Фотиева, с которыми он работал весь день. Я хотел расспросить их о том, что Ленин говорил по этому поводу в откровенных разговорах с ними.

Это было сначала не так легко. Первое время для секретарш Ленина я был «человек Сталина». Но скоро, через несколько месяцев, все время сталкиваясь с ними по работе, я произвел на них другое впечатление: что я – «человек Политбюро», а сталинский помощник формально. Тогда я постепенно смог говорить с ними о Ленине. И наконец смог поставить вопрос, что Ленин на самом деле думал о нэпе, считал ли он, что мы перед крахом коммунистической теории или нет. Секретарши сказали мне, что они ставили Ленину вопрос именно так. Ленин отвечал, им: «Конечно, мы провалились. Мы думали осуществить новое коммунистическое общество по щучьему велению. Между тем, это вопрос десятилетий и поколений. Чтобы партия не потеряла душу, веру и волю к борьбе, мы должны изображать перед ней возврат к меновой экономике, к капитализму как некоторое временное отступление. Но для себя мы должны ясно видеть, что попытка не удалась, что так вдруг переменить психологию людей, навыки их вековой жизни нельзя. Можно попробовать загнать население в новый строй силой, но вопрос еще, сохранили ли бы мы власть в этой всероссийской мясорубке».

Я всегда думал об этих словах Ленина, когда через несколько лет Сталин начал осуществлять всероссийскую мясорубку, загонять народ в коммунизм силой. Оказалось, что, если не останавливаться перед десятками миллионов жертв, это может выйти. А власть при этом сохранить можно. Ленина остановил Кронштадт и Антоновское восстание. Сталин перед архипелагом Гулагом не остановился.

Интересная деталь. Я хотел узнать, какими книгами чаще всего пользовался Ленин. Как мне сказала Гляссер, среди этих книг была «Психология толпы» Густава Лебона. Остается гадать, пользовался ли ею Ленин как незаменимым практическим ключом к воздействию на массы или извлек из замечательного труда Лебона понимание того, что, вопреки наивным теориям Руссо, то сложное вековое переплетение элементов жизни декретами фантазеров и догматиков изменить совсем не так легко (отчего после всех блестящих революций и возвращается всегда ветер «на круги своя»).

Было совершенно ясно, что Троцкий, как и Ленин, был фанатиком коммунистической догмы (только менее гибким). Его единственной целью также было установление коммунизма. О благе народа вопрос для него мог стоять лишь как какая-то отвлеченная норма далекого будущего, да и ставился ли?

Но тут пришлось мысленно разделить властителей России на три разные группы: первая – Ленин и Троцкий – фанатики догмы; они доминировали в годы 1917–1922, но сейчас они уже представляли прошлое. У власти и в борьбе за власть были две другие группы, не фанатики догмы, а практики коммунизма. Одна группа – Зиновьева и Каменева, другая – Сталина и Молотова. Для них коммунизм был методом. Оправдавшим себя методом завоевания власти и вполне продолжающим оправдывать себя методом властвования. Зиновьевы и Каменевы были практиками пользования властью; ничего нового не изобретая, они старались продолжать ленинские способы. Сталины и Молотовы стояли во главе аппаратчиков, постепенно захватывавших власть, чтобы ею пользоваться; как принято теперь говорить, группы «бюрократического перерождения» или «вырождения» партии. Для обеих групп, представлявших настоящее и будущее партии и власти, вопрос о благе народа никак не стоял, и его как-то даже неловко было ставить. Наблюдая их весь день в повседневной работе, я должен был с горечью заключить, что благо народа – последняя их забота. Да и коммунизм для них – только удачный метод, который никак нельзя покидать.

Пришлось сделать вывод, что социальная революция (была произведена не для народа. В лучшем случае (Ленин и Троцкий) – по теоретической догме, в среднем случае (Зиновьев и Каменев) – для пользования благами власти ограниченной группой, в худшем случае (Сталин) – для едва ли не преступного и голого пользования властью аморальными захватчиками.

Возьмем все же лучший случай. Революция совершена по марксистской догме. А как само Политбюро относится к этой догме? В первое же время моего секретарствования на Политбюро мое ухо уловило иронический смысл термина «образованный марксист». Оказалось, что когда говорилось «образованный марксист», надо было понимать: «болван и пустомеля».

Бывало и яснее. Народный комиссар финансов Сокольников, проводящий дежурную реформу, представляет на утверждение Политбюро назначение членом коллегии Наркомфина и начальником валютного управления профессора Юровского. Юровский – не коммунист, Политбюро его не знает. Кто-то из членов Политбюро спрашивает: «Надеюсь, он не марксист?» – «Что вы, что вы, – торопится ответить Сокольников, – валютное управление, там надо не языком болтать, а уметь дело делать». Политбюро утверждает Юровского без возражений.

Я стараюсь углубить свои познания в области марксистской теории. Что бросается в глаза, это то, что российская социальная революция произведена вопреки всем теориям и предсказаниям Маркса. И на «капиталистическом» Западе эти прогнозы полностью опровергнуты жизнью – вместо предсказанного жестокого обнищания пролетариата происходит постоянный и невиданный прежде подъем жизни трудящихся масс (я вспоминаю, что по знаменитой докладной записке маршала Бобана Людовику XIV в то время пятая часть населения Франции умирала от болезней, не от старости, а от голода; я сравниваю это с началом XX века и уровнем жизни рабочих на Западе). И уже никак не видел Маркс социальной революции в России, где 85 % населения были мелкие собственники – крестьяне, а рабочих было – смешно сказать, немногим более 1 % населения (в 1921 году население советской России в тогдашних пределах равнялось 134,2 миллиона; индустриальных рабочих было 1 миллион 400 тысяч; эти цифры взяты из официальной истории КПСС, том 4, стр. 8, год издания 1970).

Сказать правду, чем больше я углубляюсь в марксистскую теорию, тем более меня тошнит от этой галиматьи, помпезно выдаваемой за экономическую науку. Приходится все же во всем этом разобраться, начиная от Адама Смита, который во второй половине XVIII века, обуреваемый наилучшими намерениями, попытался найти научные основы экономической науки. Попытка была и преждевременна, и порочна. Преждевременна, потому что только определялись методы точных наук, и рано было пытаться их применить к такой сложной и твердой сфере, как область экономических явлений; порочна, потому что отнюдь не эти методы точных наук приложил Смит к анализу изучаемых экономических явлений; а методологию современной немецкой идеалистической философии, диалектику, ноумены и феномены и все прочее, из чего никакого научного познания экономики и возникнуть не могло. Из этого философского вздора родил Смит теорию трудовой стоимости, неверное и грубое детище немецких философских концепций. Чем определяется цена товаров? Искать реальные причины и следствия – не философский подход. Цена – это феномен. Это стоимость. Ею и следует заниматься. А она определяется трудом, физическим трудом, затраченным на производстве товара («позвольте, – возразили трезвые наблюдатели, – это неверно; вот тысяча примеров, когда это не так; а машина, которая производит такую же работу; а цена алмаза, найденного без всякого труда на берегу моря; и т. д.»). Смит поправился: стоимость определяется не простым трудом, а средним общественно необходимым трудом. Эта теория, претендовавшая на научность и бывшая абсолютно ложной, была замечательная в одном отношении: она показала, скольких миллионов человеческих жизней может стоить неудачное произведение человеческого ума. Потому что рожденный Адамом Смитом ублюдок начал жить собственной теоретической жизнью. За Смитом пришел Рикардо и сделал из смитовской теории все логические выводы: раз только физический труд, только рабочий создает ценности, то как может образоваться капитал? Ясно, что капиталист платит рабочему не полную плату за произведенное рабочим, а часть утаивает (прибавочная стоимость); накопление этой утаенной уворованной части и создаст капитал. Следовательно, провозгласил Карл Маркс, каждый капиталист – вор и мошенник, и всякий капитал – богатство, уворованное и награбленное у рабочих. И пролетарии всех стран должны соединиться, чтобы отобрать силой то, что у них уворовано.