– Но как же это – в алтаре? Кто же её туда занёс?
– А вот нашлись такие! Не побоялись греха. Да владыко им на это волю дал, сказал: несите. Наш владыко, новгородский, Пимен. Пёс!
Трофим помолчал, подумал и сказал:
– Так что же это мы сидим? Надо идти на наместничий двор, надо…
– А если и там измена, тогда что?! – с жаром спросил Еремей. – А почему бы и нет?! Ну и наместник, ну и что? Князь Андрей Курбский тоже был наместником, а после в Литву сбежал. А наш наместник чем хуже? Я его давненько знаю. Князь Пётр Пронский – это птица ещё та! И его дядя тоже в Литву бегал… Так что тут давно было о чём задуматься. Вот за это Ждана и зарезали – чтобы ненароком не сболтнул.
– А Шуба…
– Дался тебе этот Шуба! – сердито сказал Еремей. – Теперь надо Юрку сыскивать! Или Георгия, как он сам себя величает. Я, говорит он, сын вашего покойного царя Василия и покойной царицы Соломонии. Оговорили её злые люди, говорит, сослал её мой батюшка в неблизкий монастырь. Не знал батюшка, что матушка уже меня под сердцем носит. И что после родила меня, не знал. Вместо меня ему Ваньку подсунули, литовской колдуньи змеёныша. И эта же колдунья, говорит Георгий, восемь раз его убить хотела. Да только спасли его верные люди, вскормили и взрастили тайно. Но больше он таиться не желает, а явился за своей сыновней долей – за царской шапкой и за царским посохом. А змеёныша Ивашку, говорит, я своими руками задушу, только пособите мне его поймать! И народ что? Пособим, говорят, сами от Ивашки настрадались. Вот какая у нас здесь измена и вот кто такой этот Юрка-пёс, Георгий!
Трофим, повременив, спросил:
– А какой он из себя, этот Георгий?
– Зачем это сейчас тебе? – строго спросил Еремей.
Трофим не решился ответить. Они посидели, помолчали. Потом Еремей вздохнул, достал косушку, они молча выпили, так же молча закусили и легли. Это было на Васильев вечер, в субботу, в последний день декабря.
А назавтра, в воскресенье, первого января всё того же семь тысяч семьдесят восьмого года, Трофим проснулся рано, ещё затемно. Было очень тихо – так, что аж не по себе. Трофим долго лежал, думал, что это же в какую яму он попал: в измену! Да лучше всю жизнь разбойников, уголовников, ведьм, упырей ловить, чем один раз в измену вляпаться! Потом вдруг опять прислушался и подождал, а после с опаской подумал: а ведь колокола давно должны были звонить, да не звонят. Как же это так, а служба? Трофим растолкал Еремея, стал говорить ему про тишину. Тот перекрестился и сказал:
– Это пришли наши. Слава Тебе, Господи.
– Кто наши? – спросил Трофим.
Еремей не ответил. Они молча собрались, пошли на Торг. Светало. Шли мимо сырковских палат. Палаты у купца Сыркова были знатные, тын высоченный.
– Государев дьяк, мать твою за ногу! – злобно сказал Еремей. – Вон как наворовал! Ну да теперь за всё ответит, пёс!
Пришли на Торг, там сразу к бабе Колотухе, они у неё столовались. Баба дала им каши, а говорить с ними не стала, развернулась и ушла. Они перекусили и пошли в ряды. Так как служба в церквах ещё не кончилась, все лавки стояли закрытые. Но и после службы многие из них так и не открылись. Да и вообще, прямо сказать, торговли в тот день почти не было, в рядах было пусто. Еремей у лавочных сидельцев спрашивал, что приключилось, но говорить об этом никто не желал, или говорили, что не знают. Только уже вечером, когда они перед уходом перекусывали, Колотуха им ответила:
– Потому что пришли ваши.
Но кто такие эти «ваши» и куда они пришли, Колотуха отвечать не стала. Еремей насупился, велел Трофиму возвращаться домой, а сам пошёл, как он сказал, разузнать что-нибудь у сведущих людей.
Вернулся он, когда было уже темно. Куда ходил, не ответил. Только сказал, что видел владыку, везли его в санях, шестериком. Еремей в сердцах добавил:
– А скоро поедет на свинье, попомни моё слово!
Трофим вдруг опять спросил:
– А Георгий какой из себя?
Еремей сердито хмыкнул и сказал:
– Сразу узнаешь. Сразу видно: царь! – И вдруг продолжил: – Эх, если б государь Василий тогда не погорячился да не отринул бы царицу Соломонию, она бы ему сыночка родила. А так родила невесть кому! Теперь только смуту развёл!
Трофим набрался духу и спросил:
– А если бы Георгий стал царём, что, мы и вправду жили бы сытней?
Еремей посмотрел на Трофима и с укоризной ответил:
– Вот я сейчас пойду на наместничий двор да скажу там государево дело – и тебе твой поганый язык вместе с кишками выдерут!
Трофим взяла злость, и он спросил:
– Так чего не идёшь?
– А потому, – ответил Еремей, – что идти там уже не к кому. Наместник воевода боярин князь Пронский сегодня с города съехал.
– Куда?
– Никто не знает. Сказали, в поле. И еще болтают: государь пришёл нас проучить и с войском встал на Городище. Не хочет в воскресенье заходить. Обложили нас пока и ждут. Никто из города выйти не может и никого к нам не впускают.
– И что дальше?
– Завтра видно будет.
Сказав так, Еремей достал ещё одну косушку. Они её выпили и легли почивать. Правда, Трофим не почивал, ворочался. Потом он, наконец, заснул. Снился ему царь Георгий, похожий на Шубу. Тьфу-тьфу!
Утром снова было слишком тихо. Они вышли из своей каморки, осмотрелись. Город как будто вымер. Постояли, подождали и зашли обратно. Еремей встал на колени и молился – очень долго. А о чём, было не разобрать. Трофим сидел на лавке и не знал, что думать.
Ближе к полудню послышался набат, но почти сразу унялся. Но Еремей уже не мог молиться – встал и пошёл к двери. Трофим пошёл за ним.
Они опять вышли на крыльцо. Вокруг было по-прежнему пусто и тихо. Даже дыма из труб было почти не видно. Еремей перекрестился.
Откуда-то издалека раздался разбойничий свист.
– О! – сказал Еремей. – Слушай!
Трофим прислушался. Засвистели ещё раз. Потом ещё и ещё. Потом стали свистеть как будто бы со всех сторон. Потом раздался конский топот. Трофим смотрел по сторонам, но никого пока что нигде видно не было.
А потом они вдруг выскочили из-за ближайшего поворота. На вороных конях, в чёрных шубных кафтанах. Одни с горящими смоляками, а другие с саблями наголо. Проскакали мимо их двора и повернули на Варяжскую. Еремей сказал насмешливо:
– К Сыркову!
И точно: вот уже стало видно, как заполыхали сырковские палаты. Послышались крики. Кричали наперебой: одни грозили, другие просились.
– Вот сейчас и Ёгана зарежут! – сказал Еремей. – А вот не порти гирь, скотина! А Сыркова, подлюку, под лёд! С Великого моста! Чтобы все видели!
Трофим не отозвался. У Сыркова полыхало всё сильней. А вот кричали меньше. Потом загорелось дальше, и там тоже закричали. Еремей сказал: