Грань - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Щукин cтр.№ 78

– Степа! Степа! Да что с тобой?! Господи! Степа!

Лиза трясла, тормошила его за плечи, он слышал ее задавленный крик, но никак не мог прорваться из сна в явь и ждал, вздрагивая от напряжения, что раздастся другой голос, тот, который он звал и желал услышать – голос матери. Мать он увидел во сне, впервые за много лет, увидел в своем новом доме, в переднем углу, где она горбилась на табуретке, сунув наработанные руки под фартук. Степан вспыхнул от радости, легко подбежал к ней, сунулся головой, как в детстве, в теплые колени и замер. В этих коленях высыхали у него любые слезы и затихали любые обиды. Но сейчас он припадал к ним без слез, и обид никаких не было – душевную тяжесть хотелось ему свалить. Он устал безмерно и надеялся, что мать положит на голову шероховатую ладонь и скажет тихие слова. Больше ему ничего не надо. От слов и от голоса – он его никак не мог вспомнить! – жить станет легче.

– Мама, помоги мне! Я измаялся, у меня душа болит! Помоги!

Мать легонько отстранила сына и поплыла, не касаясь ногами пола, к двери, распахнутой настежь.

– Ма-а-ма-а! – заорал, как под ножом, Степан и хотел броситься следом, задержать, но широкий дверной проем, наискось перечеркнутый солнечным лучиком, был пуст. Степан замер, протянув руки.

– Да проснись, проснись, Степа!

Дернулся и вырвался из сна. Лиза тормошила его за плечо, и ее ночная рубаха ослепительно белела в темноте. Медленно приходя в себя, Степан оторвал тяжелую голову от подушки.

– Степа, хоть нас пожалей с Васькой, если себя не жалко. – Недавний крик, задавленный и тревожный, перевернувшись, оборотился просящим шепотом. – Устала я, измаялась. Пожалей, хоть Ваську пожалей!

Степан на ее слова не отозвался. Стараясь не смотреть на жену, поднялся с дивана, выпрямился и сморщился – тело было разбито, ныло каждой косточкой, словно его всю ночь катали на поленьях. Сон не принес облегчения.

– Степа…

– Не надо об этом, Лиза… Знаю, что виноват перед вами, но у меня другой дороги нету. Прости, Лиза, ничего обещать не могу…

Он поплескался под умывальником и без завтрака сразу же отправился в леспромхоз. «Казанка» в последнее время стала сильно протекать, и он хотел договориться с жестянщиком, чтобы тот ее капитально подлатал.

У крыльца леспромхозовской конторы стоял знакомый «уазик» с нолями на номерах. Встречаться с Николаем, разговаривать с ним не хотелось, и Степан свернул с дороги на тропинку, напрямик к гаражу. Но уловка не удалась. Николай увидел его из окна, вышел на крыльцо конторы и окликнул. Деваться некуда, не убегать же, и Степан, чертыхнувшись, повернул обратно и скоро уже был в кабинете Тяти. Сам хозяин, извинившись, выскользнул, а Степан и Николай остались вдвоем, сидели напротив друг друга, крепко упершись локтями в стол, тянули глухое молчание. Со времени нечаянной встречи в поезде они ничуть внешне не изменились и в то же время были сейчас совсем иными. Смотрели так, словно ожидали один от другого внезапного нападения. Следили за каждым движением, готовые защищаться. Кто бы мог подумать, что так все вывернется!

– А я к Сергею сегодня заезжал. – Николай усмехнулся и сморщил носик. – И вот какая история получилась – выгнал он меня. Запретил у него появляться. Что скажешь, Степа?

– Это его дело, он в доме хозяин.

Николай резко, будто его шилом кольнули, вскочил со стула и забегал по кабинету, не находя себе места. Натыкался то на стол, то на стулья. Внезапно остановился и торопливо, сбиваясь, заговорил:

– Я ведь как думал? Думал, в одной упряжке пойдем, радовался, что такая сила на помощь подвалила, а мы в разные стороны поползли, как та щука с раком. Что же вы меня отпихиваете? Я ворую, на чужом горбу еду? У меня душа о Малинной не болит? А? Отвечай, не молчи! Ну, говори!

Степан хмуро глядел на бегающего по кабинету Николая, и ему казалось, что он слышит и даже видит насквозь все его мысли. Неужели Николай его за дурачка держит? Он так и сказал:

– Я тебя, дружок, насквозь вижу. Вы с Тятей народ хотите воспитывать, а самих себя переделывать не желаете, хотя сами прекрасно знаете, что рыльце у вас в пушку. Для самих себя у вас всегда есть оправдание, так мало этого – надо, чтобы и другие оправдали. Так что одной упряжки у нас, видно, не получится. Струсил, когда с Ленечкой каша заварилась? Струсил. Чего ж тогда лекции мне читать? Грамотный я нынче, без твоих лекций грамотный.

Николай развел руками:

– Ну вот, угоди на вас на всех! А Саня мне толкует – видел его сегодня, – что я тебя с толку сбил, что из-за меня ты на весь свет обозлился. Попробуй, разберись, угоди на всех!

– А не надо угождать и особо разбираться тоже не надо. Каждый по своему разумению решил. Знаешь, там у меня дело стоит. Пойду.

Степан вышел, тихо прикрыл за собой дверь, оставив Николая одного, и показалось, что он оставляет его в кабинете навсегда.

И решила Елена рубить избу.

Еще с зимы, по снегу, стала возить бревна на свою усадьбу. Лошадей у Бородулина выбивали с боем. Ехала в бор, сама валила сосны, сама рубила сучья, кряжевала, и сама закатывала толстые сутунки по слегам на сани. К весне вырос у нее на огороде высокий штабель. Малиновцы ходили по переулку к Незнамовке, останавливались, глазели на бревна и качали головами – чудит баба… Надо же, удумала – избу рубить собралась. И замахнулась, судя по лесу, на целые хоромы. А зачем вдове хоромы нужны? В одиночку и в старой избенке жить можно…

– Сначала, значит, дом поставишь, а после мужика приманывать будешь? – ехидно спросил Бородулин, втихую злясь, что не может никак доломать упорную бабенку, совсем уж к земле пригнул, ан нет – топорщится.

Елена выпрямилась – бревно скобелкой шкурила, – отряхнула мусор с юбки и выставила вперед налитую грудь, повела крутыми плечами. Нарочно, назло красовалась перед Паршой.

– А я не порченая, я мужей ни за дом, ни за муку не покупаю! У меня Вася есть. Вот вернется, и зачнем ребятишек рожать, целый выводок нарожаем. Потому и изба новая нужна, попросторней.

Бородулин помрачнел, лишаи налились краской, и он ушел, ругаясь черными словами, обещая самому себе, что приморит норовистую бабенку, не даст ей жизни, не позволит, чтобы ей было радостней, чем ему. А радости у Бородулина было не так уж много. По-прежнему он хлебал по ночам зелье, колотил Настю, называя ее яловой коровой, и задыхался от зависти, глядя на чужих ребятишек. Настя родить не могла. Говорила:

– Ты ж все нутро мне отшиб. Какая я роженица…

Бросить бы ее да помоложе девку найти, но должность не позволяла. За моральным обликом в районе строго следили. Немало мужиков погорело на этом скользком деле. А Бородулину сгорать ни к чему. Радость, которой так не хватало ему, заменял властью, тихонько прибирая к рукам всю Малинную. Лес нужен на новую избу, сенокос получше, лошади, чтобы те же дрова и сено привезти, – все через него, Бородулина. А он может и вырешить, а может и на порог конторы показать. Лучше отца научился Виктор Трофимович распознавать людей, любую нужду их и слабость оборачивал себе на пользу и радовался, когда еще один человек не мог и шагу шагнуть без оглядки на начальника лесоучастка. А вот к Елене никакого хода не было, ни мытьем, ни катаньем не мог ее достать. И пока ходила она перед ним, несогнутая, не спалось ему и не радовалось.