Марлен Дитрих - читать онлайн книгу. Автор: К. У. Гортнер cтр.№ 97

В тот вечер я пришла домой позже обычного, после визита к Ремарку, который погрузился в очередную депрессию. Габен встретил меня, кипя яростью.

– Putain! ^[72] – завопил он и выплеснул на меня содержимое своего стакана. – Весь вечер я ждал тебя, а ты… Где ты была? Наверное, с этим жалким немецким писателишкой. Или с американским ослом Уэйном, или еще бог знает с кем! Assez! ^[73] С меня хватит! Или они, или я! Решать тебе.

Я была так ошарашена этой атакой, алкоголь из его стакана пропитывал мое кашемировое пальто, что в тот момент не сообразила: все это не имеет никакого отношения ни к Ремарку, ни к Уэйну.

Придя в ярость от грубости Габена, я бросила ему первые пришедшие в голову слова:

– Это мой дом и моя жизнь. Я встречаюсь, с кем хочу.

Рука Габена взметнулась вверх. Я не успела уклониться, он дал мне пощечину. Ошалев от этого, я в ответ стукнула его кулаком. Сильно. Он отшатнулся назад, а потом бросился ко мне с багровым лицом, и тут из спальни раздался крик Хайдеде:

– Нет! Стой!

И Габен замер.

Я пробралась мимо него и подбежала к своей семнадцатилетней дочери.

Габен неотрывно смотрел на меня, а я заключила дочь в объятия. Волосы у него надо лбом были всклокочены, все тело сжалось, и с видом удивленного ребенка он сказал каким-то чужим голосом:

– Хватит. Не могу больше… Я… я должен вернуться во Францию.

Щека горела. Я даже чувствовала, как она пухнет. Нужно было приложить лед, ведь рано утром – гримироваться.

– Давай! – крикнула я ему. – Плыви во Францию! Прямо сейчас!

Я отвела Хайдеде в спальню и попыталась успокоить, уверяя, что со мной все в порядке, что это была всего лишь маленькая стычка и Жан пьян. Дочь плакала, несмотря на мои утешения, и я сама была близка к слезам, внутри разверзлась пропасть. До сих пор единственным мужчиной, которого я ударила, был фон Штернберг, но он никогда не посмел бы ответить мне тем же. Тогда я поняла, что мои отношения с Габеном подошли к концу – связующая нить перетерлась. Это нужно было прекратить ради нас обоих, и все равно я не находила для него слов осуждения. Я винила войну, нацистов, его ужасное разочарование во всем и всех. Когда я услышала, что он ушел, не сказав ни слова, даже не попытавшись извиниться, у меня перехватило горло – захотелось выть.

На следующее утро я сказалась больной. Потом связалась по телефону с Жаном Ренуаром и переговорила со всеми нашими общими знакомыми. Габен не появлялся на съемочной площадке, но позже пришел домой к Ренуару. Протрезвевший и осознавший свою вину, он позвонил мне и попросил прощения, но сказал, что ко мне не вернется. Потребовал прислать его вещи. Я сделала это, но расстаться с аккордеоном и картинами отказалась. Жан горько усмехнулся в трубку:

– Моя Великолепная, оставь их себе. Вернешь, когда мы встретимся вновь в освобожденном Париже.

К собственному ужасу, я услышала свой шепот:

– Пожалуйста, не бросай меня.

– Нет, – ответил Габен. – Ты сама не веришь в то, что говоришь. Тебе кажется, что ты этого хочешь, но это неправда. Мы только мучаем друг друга. Я веду себя как мой отец, как пьяная скотина. Я раньше никогда не был ревнив. Как теперь. Мне не нравится, каким я становлюсь с тобой.

Я плакала. Я молила. Я совсем потеряла гордость, достоинство. Но он оказался сильнее меня, и в обширном пространстве пустоты, которое образовалось в моем сердце, я нашла ответ на вопрос, почему так хотела его.

Он был одним из немногих, кто мог покинуть меня.

Конец 1941 года по ощущениям был моим концом света. Габен больше мне не принадлежал, я страшно скучала по нему. Фильм «Энергия» успеха не имел, билеты на него не раскупались, но мне все было безразлично. Эдди нервно предупреждал меня, что я должна с бо́льшим вниманием отнестись к следующему предложению, в противном случае растеряю всю славу, добытую успешной ролью в «Дестри». Но мне были нужны деньги. Я слишком много потратила на Габена, продолжала оказывать поддержку Ремарку, Руди и Тамаре, а когда спросила Хайдеде, какие у нее планы на будущее, она заявила, что хочет, как и я, стать актрисой.

Я едва не потеряла самообладание, чуть не бросилась с яростной настойчивостью потчевать ее напоминаниями о том, что влечет за собой актерская карьера. Разве она сама не видела всего этого своими глазами? Разве не выросла практически без меня, наблюдая, как я бесконечными часами вкалываю на съемочной площадке, принося в жертву возможность самореализации ради того, чтобы увидеть свое имя в свете фонарей у входа в кинотеатр? Актерская карьера – это последнее, чего я хотела бы в жизни для дочери. Но удержала язык за зубами, помня собственную решимость в ее возрасте, а также то, как материнский отказ в содействии привел к тому, что мы с ней стали чужими людьми. Я рассудила так: если уж моя дочь решилась встать на эту стезю, пусть сама выдержит хотя бы несколько испытаний, которые тут встречаются. Очень скоро она поймет, что быть актрисой гораздо сложнее, чем представляется. Я настояла на том, что Хайдеде должна пройти первоначальную подготовку, записала ее в актерскую студию Джека Геллера и сняла для нее квартиру-студию неподалеку. Уроки актерского мастерства разубедят ее, подумала я, покажут, что в этом деле все очень непросто. Но теперь мне нужно было оплачивать и эти расходы.

Я согласилась, чтобы меня сдали в аренду другой студии для съемок в комедии «Так хочет леди», где я играла театральную актрису, которая находит брошенного ребенка. Во время съемок я зацепилась за какие-то провода и сломала лодыжку. Пришлось заканчивать картину в гипсе, лежа на диване в полупрозрачном белом платье. Новость о постигшем меня несчастье оказалась в заголовках газет, но сама картина – нет.

7 декабря японцы совершили бомбардировку Пёрл-Харбор – этот акт беспрецедентной жестокости положил конец апатии Америки. А я будто нырнула в детство, прошедшее в годы Великой войны, вернулась к трагедиям и бессмысленным потерям, которые сейчас лишь увеличились. Война разрасталась и черной волной накрывала весь мир. Я не могла просматривать газеты, мне всякий раз хотелось кричать, и я знала, что Габен больше не останется в бездействии, не будет сниматься в фильмах, которые ничего для него не значили. Я чувствовала то же самое.

Для того чтобы сэкономить и забыть об отсутствии Габена, я покинула свой дом в Брентвуде и вернулась в принадлежавшее отелю бунгало. У моего крыльца часто появлялся Ремарк, угрюмо довольный уходом Габена, и давал советы по поводу присылаемых мне сценариев. Он пытался снова возжечь между нами пламя, но безуспешно. Я находила его непривлекательным в качестве любовника. В конце концов Ремарк самоустранился, закончил роман и познакомился с актрисой Полетт Годдар, на которой и женился.

Мне было под сорок. Дитрих, чувственная и в то же время бесстрастная, которую я превратила в развязную дамочку, склонную поддразнивать молодых мужчин, насмехалась надо мной, как негатив на полу в комнате монтажа. Она не могла спасти меня – по крайней мере, от реальности старения в системе, которая процветала, паразитируя на юности, – ни от провальных картин, ни от вялых отзывов критики, ни от равнодушия публики. И вновь я обнаружила, что ступаю по краю пропасти и не знаю, куда свернуть.