Марлен Дитрих - читать онлайн книгу. Автор: К. У. Гортнер cтр.№ 69

– Нет.

Я перекатилась на спину. Так же как он, я тоже была готова.

– Боже! – выдохнул он. – Я дико хочу тебя. Целыми днями на этой проклятой площадке только и думаю о том, что бы сделать с тобой.

– Тогда чего ждать? Лучшего момента не найти.

Он не понял моих берлинских аллюзий, но он был со мной. Еще до того, как вошел в меня. Ждал, медленно целовал, водил языком по моему телу, спускался вниз, потом углубился во влагу, и я выгнула спину. Он стал медленно входить в меня вновь затвердевшим длинным членом, это было так восхитительно, что я ахнула.

– Больно? – шепнул Гэри. – Моя жена вечно жалуется, что я слишком большой. Лупе это нравится. Она любит сидеть на нем.

– Я… я думаю, мне тоже стоит, – сказала я, хотя проще было попытаться.

Гэри взгромоздил меня на себя, обхватив руками. Его член торчал, как небоскреб. Я никогда не чувствовала ничего подобного. И хотя все же было немного больно, я начала раскачиваться и забыла о распирающем жжении. Оно слилось с моим наслаждением, с нарастающей внутри кульминацией. Я видела пески и белые шарфы, ощущала палящий зной пустыни, а потом – его, сотрясающегося, выходящего из меня, прежде чем кончить.

Скользнув вниз, я взяла его в рот. Он вскрикнул. Он был настоящим американцем, полным жизни, как его родная Монтана. Но на вкус был как море.

Прошло несколько недель, и все на съемках знали. Мы не смогли бы скрыть это, если бы даже попытались. Наши сцены искрили электричеством, каждый взгляд, каким мы обменивались, был заряжен воздействием проведенных вместе ночей. Гэри больше не позволял фон Штернбергу допекать себя. Не давал ему такой возможности, особенно когда я была рядом. Когда мы проходили мимо друг друга по пути в свои гримерные, Гэри махал рукой и с намеком цитировал строчку из своей роли:

– Что я выделываю своими пальцами? Ничего. Пока.

Фон Штернберг стал мрачным, как грозовая туча, и урезал свои команды до минимума:

– Подвиньтесь влево. Повернитесь к свету. Замрите. Снимаем.

Так он общался со мной. С Гэри он вообще перестал разговаривать. Своим молчанием режиссер давал понять, что не интересуется тем, как играет его ведущий актер, тем самым подтверждая: «Марокко» – это картина, задуманная для меня. Он снимал ее только для меня.

– А мне плевать, – говорил Гэри, лениво куря, когда я отдыхала у него на груди; он был пылок во время секса и столь же беспечен после. – Он не может меня обидеть. Селзник сказал: «Забудь об этой ослиной заднице, он сделает тебя знаменитым, сам того не желая». Это ужасная роль. Я в ней не милый парень. Я мерзавец, который уходит прочь. И девушка бежит за мной. – Гэри потрепал меня по волосам. – Спорим, так не будет в реальной жизни? Непохоже, чтобы ты стала бегать за кем-нибудь.

– А зачем мне это? – Я взяла из его руки сигарету и затянулась. – Мы оба – в браке. И твоя мексиканская злючка бегает за тобой так, что хватит на нас троих.

– Ты любишь его? – вдруг спросил Гэри. – Своего мужа?

Я помолчала, медленно выпуская дым изо рта, а потом тихо сказала:

– Да. Люблю. Есть много типов любви. У нас дочь. Я скучаю по ним обоим. Скучаю по Германии.

– Никогда там не был. – Гэри сложил руки за головой и вытянул длинные ноги. – Я слышал, там сейчас не так уж здорово. Много беспорядков. Война сильно потрепала твоих фрицев.

– Это верно, – согласилась я, и вдруг мне захотелось побыть одной. – Ты останешься сегодня?

– Нет.

Он вывернулся из-под меня и проковылял босиком к стулу, заваленному его одеждой.

– Завтра рано вставать, – сказал Гэри. – Будем снимать финальную сцену. Потом я должен увидеться с Лупе. – Он поморщился. – Хочу поговорить с ней о том, что она меня доведет. Она, похоже, совсем слетела с катушек.

Я не прокомментировала это, хотя была согласна. Судя по тому, что рассказывал мне Гэри, Лупе Велес имела отвратительную привычку повсюду таскаться за ним – она была неглупа – и, поднеся кулак к его промежности, грозить, что отрежет ему huevos ^[55]. Я понятия не имела, как он с этим справляется, загнанный в ловушку между браком, который ему больше не был нужен, и ревнивой любовницей, готовой кастрировать его в любой момент.

– Она думает, я брошу жену, – сказал Гэри, надевая пиджак. – Но она ошибается. Я подам на развод, как только студия даст разрешение, но не для того, чтобы жениться на Лупе. Ей нужен психиатр, а не муж.

Он провел по волосам, не глядя в зеркало на моем туалетном столике. Меня не переставало восхищать почти полное отсутствие у него самолюбования. Гэри не был похож ни на одного из актеров, которых я знала. Как только он оказывался вдали от камеры, едва ли что-нибудь волновало его меньше, чем собственная внешность.

– А ты? – спросил он. – Может быть, когда-нибудь?

– Что? – не поняла я и села, прислонившись к изголовью кровати.

– Разведешься? Ты говоришь, что любишь его, но, детка, женщина, которая кого-то любит, не трахается так, как ты.

– Правда? – Я ласково потрепала его подбородок, когда он целовал меня. – Иди домой к жене. И достань пистолет. Лупе действительно может попытаться отрезать твои большие шары, а мне, должна признаться, будет их не хватать.

Гэри ушел, посмеиваясь.

Это не могло продлиться долго. Я наслаждалась его компанией, но у нас не было ничего общего, кроме взаимного плотского влечения. Однако, пока картина не вышла или он мне не наскучил, меня все устраивало.

Даже если фон Штернберг был с этим не согласен.

В заключительной сцене, когда труба призывает легионера к исполнению воинского долга, Эми видит свое имя, нацарапанное ее любимым на столешнице. Не в силах устоять, она присоединяется к уходящему каравану. Ее белую юбку и блузку треплет сирокко, она скидывает туфли и скрывается среди вздыбившихся песков.

Сбросить обувь – моя идея. На студии было душно, ветряные машины поднимали в воздух тучи песка, привезенного с ближайшего пляжа. Я стояла, приложив руку ко лбу козырьком, пока караван переваливал за гребень бархана. Подумалось, что Эми, наверное, побежала бы. Захотела бы догнать своего любимого как можно скорее. В тот момент, когда я скинула туфли, фон Штернберг высунулся из-за камеры, скомандовал: «Стоп!» – и промаршировал ко мне с мегафоном в руке.

– Что вы делаете? – возмутился он.

– Снимаю обувь. Это пустыня в разгар дня. Она не может идти на каблуках.

– Она может!.. – Брызги его слюны иглами кольнули мне кожу. – Она обожжет ступни. Обуйтесь.

– Нет. Пусть лежат там, где лежат. Сделайте это последним кадром. Как символ ее прошлого.

– Символ! Так это вы теперь снимаете картину? – поинтересовался фон Штернберг, а затем устало поплелся обратно, чтобы поразмыслить, а туфли так и лежали там, где я их оставила, – на песке, в финальном кадре.