– Доброе утро, синьор Каррелли, – улыбаясь, она протянула ему маленькую ручку в перчатке. Одета женщина была не броско, но дорого. Из украшений – только жемчужная ниточка на белокожей шее. – Я встречаю вас повсюду, – сказала она. – В понедельник вы ужинали в «Карлтоне», до этого я видела вас в театре, вы сидели в ложе. И вчера днем мы встретились!
Леон улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.
– Это так, несравненная госпожа, – промолвил он, – но вы не знаете о том, как я мечусь по всему Лондону в поисках кого-нибудь, кто мог бы представить меня вам. И вам неведомо то отчаяние, которое охватывает меня всякий раз, когда я следую за вами, услаждая взор вашей бесподобной красотой, как не догадываетесь вы и о тех бессонных ночах, которые…
Все это было произнесено с пылом, достойным влюбленного юноши, и надо сказать, что на лице женщины не отразилось неодобрения, когда она выслушивала сии речи.
– Прогуляйтесь со мной, – сказала она тоном королевы, дарующей высочайшую привилегию.
Вместе они сошли с аллеи, по которой гуляли толпы отдыхающих, и пошли через открытое пространство. Разговор шел о Риме, об охотничьем сезоне, о прогулках по Кампаньи и о дворе принцессы Лейпниц-Савальо… Леон всегда внимательно штудировал страницы светской хроники в итальянских газетах и запоминал все, что читал.
Наконец они вышли к месту, где росли деревья и стояли удобные садовые скамеечки. Леон заплатил внимательному смотрителю, и после того, как тот важно удалился, восторженно произнес:
– Какое наслаждение остаться наедине с богиней! Синьорина, поверьте, я говорю вам это…
– Лучше скажите мне кое-что другое, мистер Леон Гонзалес, – сказала женщина, на этот раз по-английски, стальным, холодным как лед голосом. – Почему вы следите за мной?
Если она рассчитывала прямотой вопроса привести его в замешательство, то только лишь по той причине, что плохо знала Леона.
– Потому что вы очень опасная женщина, госпожа Кошкина, – совершенно спокойно ответил он. – Тем более опасная, что Господь Бог наградил вас сладострастными губами и прекрасным телом. Сколько молодых и пылких работников иностранных посольств разглядели в вас эти качества?
На это она только рассмеялась, похоже, слова эти доставили ей удовольствие.
– Кажется, вы начитались не тех газет, – сказала она. – Нет, дорогой мистер Гонзалес, я остаюсь вне политики… Политики мне скучны. Мой бедный Иван борется в России с Экономической комиссией и живет там в постоянном страхе из-за своих широко известных либеральных взглядов. А я, как видите, в прекрасном капиталистическом Лондоне. Удивительно комфортный город! Поверьте, Ленинград – не место для благовоспитанной дамы!
Айсола Кошкина была Айсолой Капреветти до того, как вышла замуж за юного красавца – атташе российского посольства. Задатки революционера проявлялись в ней с самого рождения, и теперь эта особенность характера переросла в настоящий фанатизм.
Леон улыбнулся.
– Для благовоспитанной дамы есть места и похуже Ленинграда. Мне будет искренне жаль видеть вас шьющей робы в эйлсберийской колонии.
Она смерила его надменным взглядом.
– Это угроза, а угрозы мне скучны. В Италии мне угрожали… самыми жуткими вещами, если я хоть раз покажусь не с той стороны Симплона
[50], хотя я – самое безобидное существо в мире. Вас, разумеется, наняло правительство. Для меня это большая честь! Позвольте узнать, правительство какой страны вы представляете?
Леон усмехнулся.
– После вашего последнего визита Италия практически закрыла свои границы, – сказал он. – Вы и ваши друзья доставляете всем массу хлопот. Ничего удивительного, что правительство не может остаться в стороне. Они там не хотят проснуться однажды утром и узнать, что оказались вовлечены в какой-нибудь скандал и что следы очередного политического убийства ведут… скажем, в Англию.
Женщина пожала прекрасными плечиками.
– Как драматично! И поэтому бедная Айсола Кошкина должна жить под постоянным надзором сыщиков и бывших убийц? Я надеюсь, вы и ваши драгоценные друзья исправились?
Улыбка на тонком лице Гонзалеса стала еще лучезарнее.
– Если нет, что бы, по-вашему, произошло, синьора? Сидел бы я здесь, вел бы этот чудесный разговор? Или, быть может, однажды утром где-нибудь у Лаймхаусских доков из Темзы выловили бы ваше холодное, скользкое, покрытое илом тело, которое лежало бы на берегу, пока коронер не вынес бы вердикт: «Обнаружена утонувшей»?
Он увидел, как кровь отхлынула от ее лица, как страх проступил в ее глазах.
– Вы бы лучше попытались запугать Ивана… – начала она.
– Я отправлю ему телеграмму, но не в Ленинград. Сейчас он живет в Берлине под фамилией Петерсон… На Мартин-Лютер-штрассе, 904. Как все было бы просто, если бы мы не исправились! В канаве находят труп, полицейский обыскивает его карманы в поисках карточки…
Побледнев как мел, она вскочила со скамейки.
– Мне неприятно разговаривать с вами, – произнесла она, повернулась и быстро пошла прочь. Леон не стал идти за ней.
Через два дня после этого разговора в дом на Керзон-стрит пришло письмо. «Благочестивые» получали множество писем. Среди них были и недовольные, немало встречалось и таких, из которых вообще трудно было понять, что нужно их авторам, но время от времени среди утренней почты можно было отыскать и довольно интересные. И, как оказалось, грязный помятый конверт, весь в отпечатках пальцев, стоил тех денег, которые вытребовал у них почтальон – письмо пришло без марки. На конверте был указан следующий адрес:
«Четверо благочестивых, Керзон-стрит, Мей Фэр.
Уэст-Энд, Лондон».
Послание было написано человеком малограмотным. В письме говорилось:
«Дорогой сэр!
Вы вроде как занимаетесь разными тайнами, так вот вам задача. Я был помощником котельщика в Холлингсесе но теперь я без работы. В одно из воскресений меня зафотографировала какая-то заграничная дама. Прямо поперед меня вышла с фотоаппаратом своим и щелкнула. В парке там полно ребят было, но она зафотаграфировала токо меня. Потом спрасила, как миня завут, где я живу и спрасила знаю ли я священника. Кагда я сказал, што знаю, записала имя преподобнова Дж. Кру. Потом сказала, что пришлет мне карточку, но токо не прислала а спрасила ни хачу ли я присоединится к щасливым странникам, штоб поехать в Швицарию, Рим и так далее и все забесплатно, к тому же мне оплатят все расходы и сверх таво еще приплатят 10 фунтов за время каторое патиряю, дадут мне кастюмы всякие и другую адежду. Так вот дорогой сэр, пригатовился я, она дала мне и десять фунтов и все астальное и даже билеты дала. Тока теперь дама эта гаварит, што мне в Девоншир надо ехать. Ни то штоб я против был. Но вот тут то дорогой сэр и есть загадка, патаму как я токошто встретил приятеля из Лидса и его тоже зафотографировали и он тоже присоединился к щасливым странникам и едет в Корнуолл, и та дама, што делала его фотографию, спрашивала у нево знает ли он священника и записала имя каторое он назвал. Так меня интиресует: это както с рилигией связано?