Император Николай II и заговор генералов - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Кобылин cтр.№ 68

Это все, что я могу сказать по поводу предисловия «От издательства».

Теперь перейдем к самому изложению. Автор называет генерала Д. Дубенского, который написал очень ценные воспоминания «Как произошел переворот» рамоликом. Это слово происходит от французского ramolli, что значит буквально расслабленный. Я полон почтительных чувств к автору «Отречения», но в 85 лет называть человека, который во время работы над своими воспоминаниями, несмотря на свой солидный возраст, годился в сыновья Б.Н. Сергеевскому, по меньшей мере… скажем, неудачно. Затем Б. Сергеевский пишет на той же странице, что Дубенский неправильно описал встречу отрекшегося Императора (вернее, Императора, которого заставили отречься. – В. К.) в Могилеве. И тут же в сноске объясняет возможность этой ошибки. И тут же, несмотря на свою сноску, спрашивает: «Что это? Умышленная ложь? Вероятно, еще хуже»… и т. д. Далее Сергеевский пишет: «Нельзя также не отметить, что весь “труд” историографа проникнут ненавистью к ген. Алексееву и он множество раз клевещет на него».

Это очень опасный путь, по которому идет мемуарист. Ставя в кавычки «труд», автор «Отречения» подвергает и свой труд тоже возможности быть поставленным в кавычки. В своем труде (без всяких, конечно, кавычек) Д. Дубенский высказывает свое мнение об Алексееве, которое разделяется очень многими. А слово клевета может относиться к каким либо фактам, а не к мнению человека о другом. А что касается ген. Д. Дубенского, то мы имеем характеристику его от человека несомненно и более сведущего, и более значительного по бывшему своему положению. Я говорю о ген. А. Спиридовиче. Вот что он пишет о Д. Дубенском: «И жизненный опыт Дубенского, его почтенные года, и долголетняя его журнальная и издательская работа, и знание военных кругов и Петрограда вообще – все это увеличивало ценность его суждений. Я знал, что у него два сына в гвардии. Один дружил с Вел. кн. Дмитрием Павловичем. Его слова меня очень заинтересовали. Мы разговорились. Дубенский был большой патриот, и если иногда брюзжал по-стариковски и говорил не совсем ладные вещи (на то он журналист) все это искупалось его преданностью Царю и любовью к родине. Вот у кого девиз: “За Веру, Царя и Отечество” был не только красивыми словами, но и делом» (А. Спиридович).

Конечно, ген. Дубенский и по своему положению и связям (его лично знали и Государь и Государыня) был гораздо больше в курсе событий, чем Б. Сергеевский, прибывший в Ставку 18-го февраля, за несколько дней до революции. Его рассуждения о телеграммах (циркулярных и нециркулярных), на которых строится теория о «небытии» измены, несколько наивны и лишены интереса. «Психологическая» измена (т. е. готовность к измене) готовилась высшими представителями Ставки давно и, конечно, не могла быть известна Сергеевскому ни по его скромному положению, занимаемому в Ставке, ни по кратковременному пребыванию в ней. Все описанное автором в книге известно по другим воспоминаниям, и все же каждая книга, относящаяся к тем дням, вызывает интерес, но только совсем не из-за того, что мы читали в предисловии «От издательства». Все это гораздо было сложнее, и только тщательное и долголетнее изучение этих вопросов может привести к выводам, не носящим определенно пристрастного характера.

Думаю, что не ошибусь, если скажу, что появление этой книги было вызвано желанием ответить на те статьи, которые появились в периодической печати некоторых монархических кругов. Должен сказать, желая быть совсем беспристрастным, что, как и в военных кругах, так и в некоторых монархических, наблюдается известная предвзятость и тенденциозное освещение событий февраля 1917 года. Военные круги (не все, конечно) стараются измену Алексеева, Рузского, Лукомского, Данилова, Брусилова и др. высших представителей армии «объяснить» так, что в их освещении этой измены и не было, а был «мученик» Алексеев. Объясняется это тем, конечно, что впоследствии Алексеев был основоположником Белого движения. Но в жизни каждого человека есть взлеты и падения, и примеров можно привести великое множество. Апостол Павел, до обращения, был гонителем и мучителем Савлом. Апостол Иуда был одним из двенадцати апостолов и предал Господа. Лев Тихомиров был членом боевой группы социалистов и стал идеологом монархии. Наконец, ген. Власов был коммунистом и стал возглавителем Освободительного движения. И, конечно, попытка Алексеева «зажечь огонек» вызывает и одобрение и делает ему честь. Но забыть его деятельность в февральские (вернее, мартовские) дни 1917 года, это значит сознательно искажать историю.

Теперь о статьях в монархической печати. Подробно описывая деятельности Алексеева, Рузского и других, печальной памяти, генералов, авторы этих статей упорно молчат о деятельности Великих князей. Неохотно говорится о Николае Николаевиче и совсем не говорится о Кирилле Владимировиче. Между тем как телеграмма Николая Николаевича с его «коленопреклоненной» просьбой является актом открытой измены. Точно так же, как появление Кирилла Владимировича во главе Гвардейского экипажа 1-го марта в Государственный Думе за день до отречения Государя (2-го марта) с изъявлением лояльности этой самой Думе, которая была центром заговора против Государя, было актом открытой измены. 1-го марта войска, верные Государю и Его Правительству, еще не сложили оружия. И замалчивать этого также нельзя, как и все, что касается генералов. Но полемика эта, по моему убеждению, не нужна и бесполезна. Мне, как автору моего исследования, придется еще говорить о всех этих горестных событиях, но мои затянувшиеся замечания по поводу книги Сергеевского «Отречение 1917» вызваны желанием как раз сказать о ненужности этой полемики. Все мы виноваты в том, что случилось, так как кровь Самодержца и Его Святой Семьи «на нас и детях наших».

Лучше будем, как чудесно написал Владыка Аверкий, «плакать горькими покаянными слезами о нашем безмерном падении» должны мы, несчастные, сбитые с толку русские люди, которым так много дано было Богам» (Архиепископ Аверкий «Зависть – изобретение диавола».

В начале февраля, незадолго до революции, еще один Великий Князь позволил себе вести себя так, что, как будто нарочно, вся династия ставила на себе крест для будущих судеб России. Я говорю о Великом князе Александре Михайловиче. Вот его рассказ об этом случае.

«Мы пили кофе в лиловой гостиной. Никки направился в прилегающую спальню, чтобы сообщить о моем приходе Аликс (Государыне. – В. К.). Я вошел бодро. Аликс лежала в постели в белом пеньюаре с кружевами. Ее красивое лицо было серьезно и не предсказывало ничего доброго. Я понял, что подвергнусь нападкам. Это меня огорчило. Ведь я собирался помочь, а не причинить вред. Мне также не понравился вид Никки, сидевшего у широкой постели… Я начал с того, что, показав на иконы, сказал, что буду говорить с Аликс как на духу. Я кратко обрисовал общее политическое положение, подчеркивая тот факт, что революционная пропаганда проникла в гущу населения, и что все клеветы и сплетни (выделено мною. – В. К.) принимались им за правду.

Она резко перебила меня.

– Это неправда! Народ по-прежнему предан Царю (Она повернулась к Никки). – Только предатели в Думе и в петроградском обществе мои и его враги.

Я согласился, что она отчасти права.