Болезнь и смерть Ленина и Сталина - читать онлайн книгу. Автор: Александр Мясников, Юрий Лопухин cтр.№ 22

Мы, повседневно общавшиеся с Владимиром Ильичем, надеялись, что его железная воля, упорство, неиссякаемая энергия и любовь к жизни победят недуг.

Но вот в ночь на 21 января 1924 года Владимир Ильич почувствовал себя плохо. Я разбудила Надежду Константиновну и Марию Ильиничну. Пришел Петр Петрович Пакалн. Все заволновались…

Вечером 21 января Мария Ильинична подошла ко мне, обняла и горестно прошептала:

– Осиротели мы, Таиса… Нет у нас теперь Володи.

И кому-то по телефону только и могла произнести два слова: «Ленин умер…»

В. И. Ленин до самой смерти был таким, как и раньше, – человеком несгибаемой воли, выдержки, упорства. Он умел владеть собой, своими чувствами. Смеялся, шутил, нежно заботился о других.

За весь последний период болезни Владимира Ильича, и даже во время лечения его от ранения в 1918 году, его очень тяготила, по его мнению, чрезмерная трата сил на него врачебного персонала. Он находил, что ему уделяется чересчур много внимания. В самые тяжелые для него минуты он проявлял чрезвычайную чуткость и заботливость об ухаживающем за ним персонале. Он стремился к тому, чтобы доставить окружающим его во время болезни возможно меньше труда и хлопот.

Как на особенно характерный пример я укажу на один случай, когда в апреле 1923 года Владимир Ильич был в особенно тяжелом возбужденном состоянии и, находясь в постели, естественно, не мог лежать вполне спокойно. Я сидел тогда на его постели и всячески старался его несколько успокоить. Это мне почти не удавалось. Тогда, зная особую чуткость, проявляемую тов. Лениным к врачам, я сделал вид, как будто сам от утомления задремал. Моя хитрость удалась, и больной Владимир Ильич, очевидно еле сдерживая себя, но стараясь все-таки не потревожить мой сон, стал лежать почти спокойно.

Укажу пример яркого проявления своей воли Владимиром Ильичем во время болезни. После его ранения в 1918 году врачи находились у постели больного. Тов. Ленин был на грани между жизнью и смертью; из раненого легкого кровь заполняла плевру, пульса почти не было.

У нас, врачей, есть большой опыт с такими больными, и мы хорошо знаем, что в такие моменты мы можем ждать от них выражения только двух желаний приблизительно следующими словами: «Оставьте меня в покое» или «Спасите меня».

Между тем тов. Ленин именно в таком состоянии попросил выйти из комнаты всех, кроме меня, и, оставшись со мной наедине, спросил: «Скоро ли конец? Если скоро, то скажите мне прямо, чтобы кое-какие делишки не оставить».

Таким образом, тов. Ленин в такой тяжелый для него момент болезни, борясь между жизнью и смертью, силою своей колоссальной воли сумел подавить в себе инстинкт жизни, толкающий обычно всех больных к выражению совершенно иных, чисто личных желаний.

25 мая 1922 года в кремлевской аптеке спешно готовится по моему заказу и упаковывается все, что может понадобиться для медицинской помощи в случае экстренного, диагностически пока еще не определенного, заболевания. Несколько минут тому назад мне позвонил по телефону народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко и сообщил, что нужно сейчас же ехать в Горки, так как там внезапно захворал Владимир Ильич Ленин. Более точных сведений о характере заболевания не имею и поэтому беру на всякий случай в аптеке и сердечные средства, и желудочно-кишечные, и шприц для подкожных впрыскиваний и пр.

Знаю, что еще недавно, в марте, Владимира Ильича очень подробно осматривала консультация наших врачей, с участием впервые тогда приехавшего из Германии знаменитого немецкого невропатолога проф. Ферстера. Владимир Ильич жаловался в то время только на сильные головные боли. При самом внимательном осмотре не удалось тогда ничего обнаружить, кроме общих явлений переутомления. Ничем особенным не проявлял себя тогда даже и артериосклероз, оказавшийся впоследствии единственной основной причиной того ужасного недуга, который так властно и жестоко захватил в свои цепкие лапы могучий организм Владимира Ильича, так неумолимо издевался в течение почти двух лет над сверхчеловеческими усилиями лучших представителей медицинской науки и преданных до самозабвения, до экстаза, близких, родных и друзей и так трагически отпраздновал свою кровавую победу и над своей жертвой, и над всеми безнадежно пытавшимися ее спасти 21 января 1924 года.

Последующее течение болезни и в особенности посмертное вскрытие тела В. И. Ленина дали совершенно ясный ответ на вопрос о том, почему за два месяца до начала болезни ничем не проявлял себя объективно тот основной процесс, на почве которого и разыгралась дальнейшая картина болезни, такая тяжелая, такая грозная, такая роковая.

На вскрытии, подробный протокол которого опубликован, оказалось, как всегда констатировалось и при клиническом, прижизненном исследовании Владимира Ильича, что периферические сосуды и самое сердце были почти нормальными (это почти два года спустя после консультации, о которой идет речь). Пораженными до чрезмерных, можно без преувеличения сказать, до чудовищных размеров оказались преимущественно сосуды мозга, того органа, в котором, как в фокусе, сосредоточивалась вся жизнь, вся работа этого титана мысли, этого бурного источника непреклонной воли, стихийной энергии. А ведь только исследование сердца и периферических сосудов и может дать врачу материал для суждения о начавшемся в организме склеротическом процессе. Сосуды мозга так глубоко и бережно спрятаны в твердой коробке черепа, что добраться до них невозможно никакими методами исследования, и только тогда можно судить об их поражении, когда появляются какие-нибудь симптомы расстройства мозгового кровообращения, когда происходит то, что произошло у Владимира Ильича в ту роковую для него весну – в мае 1922 года.

…В аптеке почти все готово; несколько минут нужно подождать. Я думаю о предстоящем свидании с В. И. Лениным. Мне не приходит в голову мысль о чем-нибудь серьезном, тяжелом. Я знаю, что Владимир Ильич отдыхает в Горках во исполнение того решения, которое принято на мартовской консультации. Сильное переутомление, неудивительное при той колоссальной работе, среди которой протекала вся жизнь вождя, имя которого повторяет уже теперь каждый человек, каждый ребенок на всем земном шаре. Необходимо оставить на время государственные дела, поселиться вдали от города, отдохнуть там несколько месяцев, и тогда, несомненно, можно будет опять работать, гореть, зажигать других своим огнем. Ну, вот он и отдыхает вдали от города в 30 верстах от Москвы, в имении Горки, – и что же могло там произойти? Ну, какое-нибудь случайное заболевание, что-нибудь желудочное или какая-нибудь инфекция, – во всяком случае, ничего же общего с тем, из-за чего собирались два месяца тому назад в Кремле и русские врачи, и немцы, огорчившие Владимира Ильича своей настойчивой просьбой оставить временно работу и отдохнуть.

Все готово. Можно ехать. Звоню Н. А. Семашко, заезжаю за ним. Автомобиль мчит нас в Горки. Мелькают улицы, дома, люди, застава, распускающиеся навстречу весеннему солнцу деревья, но все это не останавливает на себе ни взора, ни внимания; мысль неудержимо возвращается к нему, к больному. Вспоминаются мои случайные, короткие встречи с ним, всегда по делам медицинским.