Пир на закате солнца - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Степанова cтр.№ 18

– Мам, я лучше пойду на улицу к машине.

– Данила, это что еще за фокусы? Мы приехали к больному товарищу отца. Неужели вести себя нельзя соответствующим образом? Вот здесь ветчина и сыр, только надо спросить, можно ли ему. А тут вот в коробке ягоды. Пойди и тщательно все вымой – каждую ягодку под струей воды. Потом положишь вот сюда, я тарелки взяла одноразовые, и снесешь в палату Олегу Ивановичу. Ты все понял?

Данила взял сумку и нога за ногу поплелся к холодильнику. Там он долго возился, а потом зашел в туалет для медперсонала с коробкой спелой черешни. Зашумела вода над раковиной.

Весь этот разговор в коридоре занял не более пяти минут. И ровно столько же длилась беседа – там, в палате № 36, между старыми боевыми друзьями за закрытой дверью без свидетелей. Катя их разговора, естественно, не слышала. А если бы и слышала, то, наверное, решила бы, как подумал и генерал Москалев, что несчастный Олег Приходько повредился в уме.

ОРАНЖЕВЫЙ СВЕТ…

КАК КОЖИЦА АПЕЛЬСИНА…

БЛЮДО С АПЕЛЬСИНАМИ УБРАЛИ… ОНА УБРАЛА… СУКА…

– Олег, ну что, право, старик, что ты там еще выдумал. – Москалев похлопал приятеля по руке. – Все наладится, слышишь? Ты поправишься.

– Кончено со мной.

– Да ты что, Олег!

– Помнишь… Троянца? – Приходько, голос которого до этого был вполне обычным, вроде бы даже прежним, теперь говорил с большим усилием, задыхаясь, как будто что-то преодолевая.

– Да кто ж из наших Троянца не помнит? Как мы в Косове-то… молодые были, дураки… А ведь есть что вспомнить, Олег, есть что нам вспомнить с тобой, Троянец…

– Я – Троянец.

– Ну да, ты Троянец, тогда это был твой псевдоним.

– Я – Троянец сейчас, – прошептал Приходько. Внезапно лицо его исказила судорога.

Встревоженный Москалев наклонился к нему:

– Ты что? Что с тобой? Может, врача крикнуть?

Внезапно Приходько рванулся с подушек и схватил Москалева за спортивную куртку, за грудки. Хватка была какой-то судорожной. А глаза… в них метался ужас. В его глаза было трудно смотреть, но и отвернуться нельзя, потому что он притягивал Москалева к себе, все ближе, ближе к самому лицу, к губам, словно страшась, что тот не услышит, не поймет.

– Дай… мне… пистолет.

– Да ты что, Олег?!

– Привези мне пистолет. Ради нашей дружбы… ради бога…

– Олег, да разве можно так себя настраивать, так распускаться, да ты что? Ты же мужик! Ты офицер. Разве можно о таком думать?! Жизнь… ведь это… – Москалев побагровел. – И думать о таком не смей! Вон ребята в Чечне… в госпиталях – без рук, без ног, и то… А ты? Ты поправишься, я тут всех на ноги подниму, если надо, к министру пойду на прием, отправим тебя в ЦКБ, за границу… Поднимем!

– Ты не понимаешь, со мной кончено… Я больше не могу… Нет сил… Я боролся, пытался, но я не могу… Не могу ЭТО удержать, ОНО сильнее… Привези мне пистолет, слышишь ты?! Я должен это сделать, пока я еще способен…

– И думать не смей! – Москалев сгреб его в охапку, обнял. – Троянец, старик… ну что ты… Если бы я только раньше знал. Ну не надо, ну успокойся… Олег…

Он прижимал его к себе. Он не видел его лица. И было такое ощущение, что прошло ужасно много времени. А на самом деле минута – одна минута промелькнула.

– Ты меня задушишь, пусти.

Голос Олега Приходько был снова вполне обычный и вроде как даже прежний. Вполне узнаваемый. Москалев разжал руки. Приходько улегся на подушку.

– Полегчало? Вот и хорошо, старик. Я с врачом сейчас поговорю, если надо, пойду к начальнику госпиталя. – Москалев встал. Он ощущал себя не в своей тарелке – странно, но ему вдруг захотелось выбраться из этой палаты, выбраться поскорее. Это было как укол иглой в нерв – что-то сродни животному инстинкту, почти первобытное чувство самосохранения: не сбежишь, не сделаешь ноги – умрешь. Это было настолько не по-человечески, не по-офицерски, что Москалев испытал острое чувство стыда и вины. – Я сейчас, Олег.

На пороге он оглянулся.

– Ты что на меня так смотришь?

– А ты что смотришь? Уже не узнаешь Троянца?

– Где тут у вас врач, черт побери?!

Катя вздрогнула от генеральского баса. Москалев вышел из палаты и устремился в ординаторскую.

– Витя, Витя, – встревожилась Регина и, кивнув Кате, засеменила за мужем, – только тихо, умоляю, только спокойно, помни: тут лечебное учреждение.

Катя покачала головой: ну и денек сегодня. Зря тащилась в такую даль. Мимо нее прошел Данила с тарелкой мытой черешни.

– Олегу Ивановичу это можно? – спросил он медбрата на посту.

Медбрат кивнул.

– Ну, все, до свидания, – сказала Катя, помахала мальчику рукой. Потом спохватилась: – Да, а вот эта ваша сотрудница – медсестра, темненькая такая со стрижкой… Она в терапевтическом отделении раньше не работала? Такое впечатление, что я ее раньше встречала.

– Наталья Николаевна?

– Да, да, ее, кажется, Наташа звали. – Катя лгала медбрату и сама не понимала в ту минуту, зачем ей эта бессмысленная ложь. Странную болезненного вида медсестру, что так поразила ее там, в палате, она точно никогда во все свои прежние посещения в госпитале не видела. Так для чего плести эти небылицы? – Как ее фамилия?

– Ну, Багрова.

– Послушайте, а что у вас тут происходит? Почему полковника держат в закрытом для всех отделении? – спросила Катя. – И что случилось здесь ночью?

– Без комментариев, – тихо и серьезно ответил медбрат.

– То есть как это без комментариев?

– Так. Начальство так распорядилось – на все вопросы, на все «что» да «почему». А если вас это не устраивает, идите к главному.

Катя пожала плечами: подумаешь, уж так сразу и к главному. Данила Москалев открыл дверь 36-й палаты. Мальчик с тарелкой черешни, которую ему так хотелось попробовать.

Катя видела, как он вошел к Приходько. Дверь палаты захлопнулась, словно налетел внезапный сквозняк.

В субботу не надо на работу – и это уже праздник. Для Полины Кусковой – двадцатисемилетней, незамужней сотрудницы страховой компании – вопрос работать или не работать никогда не стоял. Она вкалывала с семнадцати лет, и когда училась в институте на заочном, и даже во время отпусков – подрабатывала в одной фирме, отвечала на звонки клиентов. И все это для того, чтобы помочь своей семье – матери и двенадцатилетней сестренке Лере. Сестру вообще-то звали Валерия, но это звучное имя как-то быстро сократилось до четырех букв, когда из семьи ушел ее отец, приходившийся Полине отчимом.

Однажды Полина подсчитала: чтобы они с матерью и сестрой могли нормально жить, хорошо питаться, чтобы Лера могла ходить на платный английский и в музыкальную школу, чтобы летом они все втроем могли ездить отдыхать на море в Анапу, чтобы мать регулярно посещала дантиста (у нее был жуткий пародонтоз) и чтобы, наконец, она, Полина, могла снимать отдельную квартиру, устраивая там свою личную жизнь, ее зарплата должна составлять никак не меньше 60 тысяч.