Сто великих криминальных драм XX века - читать онлайн книгу. Автор: Марианна Сорвина cтр.№ 83

– Юрий Палыч, вы – шпион?

Доцент Иванов рассмеялся и ответил ему в тон – как в фильме «Адъютант его Превосходительства»:

– Видишь ли, Юра…

Юрий Павлович был ветераном войны, разведчиком, и об этом тоже все знали, но он не рассказывал. Его отец в Первую мировую попал в плен на Мазурских болотах, а мать работала в гражданском комиссариате. В 20-е годы родители оказались на Туркестанском фронте, в середине лета 1923 года познакомились с Климентом Ефремовичем Ворошиловым. В конце апреля 1924 года они вернулись в Москву, а 2 мая родился Юрий Павлович.

Сам он попал на фронт в 18 лет, в 1942 году. До этого были московское детство и образцовая школа № 25: он учился на два класса старше Светланы Сталиной. Но золотую медаль Юрий Павлович так и не получил: в 17 лет он уже работал инженером-вычислителем «Гидроэнергопроекта», эвакуированного в уральский город Курган, и учился в медицинском техникуме.

Время было праздничное и злое одновременно. За эйфорией от победы советской власти скрывалось постоянное ожидание агрессии и стремление демонстрировать военную мощь, даже в искусстве. В 1938 году новый сезон Московского цирка завершался инсценировкой «Если завтра война». О номере «мотогонки» писали, что он «должен быть волевым, сильным, спортивным и оборонным в высшем значении этого слова». Вскоре слово «оборонный» сменилось в газетных статьях на «военизированный», а в номере появились дрессированные овчарки-санитары.

Не отставал от Москвы и Курган. В начале 1941 года там состоялась спартакиада допризывников с военизированным бегом на лыжах, рукопашным боем, гранатометанием и стрельбой. В железнодорожной школе организовали игру «На штурм!». Игры в войну сопровождались танцами и гуляниями в городском саду.

Несмотря на это, в первые дни войны никто в далеком от фронта городе ещё не представлял себе масштабов бедствия. 28 июня 1941 года в городском саду проходил оборонный вечер с танцами и духовым оркестром, а в летнем театре шла комедия «Шестеро любимых», сбор от которой пошёл на оборону.

Через пару месяцев начнут прибывать раненые. Тогда картина бедствия станет реальной, а железнодорожная школа, «облпотребсоюз» и другие далекие от медицины объекты превратятся в госпитали. Санитарками на фронт уходили домохозяйки и бывшие школьницы. А Юрий Павлович в числе ста студентов медицинского техникума решил отправиться на войну добровольцем. Но в его документах была пометка: «технически образован, владеет языками», и в штабе решили иначе.

Работа по созданию и освоению новой танковой техники велась в те годы на Урале под руководством Молотова. Поэтому Юрия Павловича направили не на фронт, а в город Молотов (нынешняя Пермь) – в расквартированное там 2-е Ростовское артиллерийское училище. В конце 1942 года он уже служил офицером связи в 5-м мотомеханическом корпусе, входившем в состав Западного фронта.

25 сентября 1942 года был сформирован 3-й отдельный учебный танковый полк, в котором Иванов стал взводным командиром, отвечавшим за новую установку СУ-152, или т. н. «Объект 236» – пушку-гаубицу, ставшую гордостью танкового фронта. В его наградном листе говорилось, что «за период работы в должности командира учебного взвода старший лейтенант Иванов подготовил для фронта более 80 экипажей, вполне овладевших боевой техникой и умеющих вести бой в сложных условиях», что он «дисциплинирован, исполнителен и энергичен. Требователен к себе и подчинённым. Пользуется заслуженным авторитетом. Работал на огневой позиции, часто под огнём противника своей исключительной добросовестной работой увлекал своих товарищей».

Весной 1945 года 20-летний Иванов, уже помощник начальника штаба полка 3-го Белорусского фронта, оказался возле Мазурских озёр, где 30 лет назад его отец попал в плен. О чём Юрий Павлович думал тогда? Возможно, о том, что история возвращается.

В апреле 1945 года он участвовал во взятии Кёнигсберга. В то время Юрий Павлович появлялся в самых разных местах – в Восточной Пруссии, на «Линии Зигфрида», в северной Франции.

«Франция зимой 1945 года с трудом возвращается к жизни. На улицах кое-где ещё можно увидеть неубранный труп немца, вытянувшийся и окоченевший. Жители ютятся в развалинах. Думаю, в центре оставлен временный комендант, но здесь – анархия и пустота. Живут немногие, на свой страх и риск. /…/Мародёрства нет: растащено всё, что можно было утащить. Старичок волочит тележку, как муравей травинку, на вопросы не отвечает – глуховат… Удалось добраться до “точки ноль два” без приключений. Увидел дом-осколок – одну сплошную руину с полым рукавом справа. Стена и оконные дыры, больше ничего. Наш “Lodge” напоминает пистолет: рукоятка – бункер, а ствол – обрушенная стена с пустыми глазницами, за которой только и можно, что залечь с пулемётом. Попробовал её пошатать, и два кирпича сразу же остались у меня в руке, как два молочных зуба.

Район избран для учебной игры. Капрал так решил, или кто-то другой? Думаю, никакой он не капрал, ну да ладно. Человек непонятный, хмурый, днями его не видишь, а когда видишь – слова не дождёшься. Он недоволен, что я забираюсь далеко от укрепрайона: посмотрел холодно, спросил: “Curieux, non?” Худой, высокий, одет небрежно – в какую-то куртку без опознавательных знаков. Оружия при нём не заметил, но точно есть…»

Проходя курсы в точке «02», Иванов впервые увидел Клауса Барбьё, всё ещё нужного секретным службам Запада. Имя у него было другое, но стало ясно, это – нацистский преступник. Позднее судьба вновь их свела. В 60-е годы Юрий Павлович увидел Клауса на улице Мехико.

«9 мая. Мехико, Глорьета де Инсурхентес. Сегодня праздник. Я поставил на стол бутылку вина, текилу, приготовил салат с крабами. В.В. взирал на мои приготовления с молчаливым осуждением, но довольно смешливо. “Не думал, что ты такой сентиментальный, – он равнодушно повертел текилу. – Эх, водочки бы сейчас!”

Мне в тот момент не до его рассуждений – не дает покоя лицо в толпе. Так бывает – идёшь по оживлённой улице и вдруг видишь только одно лицо. Оно будто высвечивается из толпы, а всё вокруг тонет во мгле, расплывается. Иногда мы ошибаемся – принимаем одного человека за другого. Да и времени столько прошло – двадцать с лишним лет. Здесь не тот случай – я ни с кем его не перепутаю. Это он – “лионский мясник”. Изменился, постарел, но я не мог забыть эту походку, брезгливые губы. Не удержался – шёл за ним от парка Чапультепек до отеля на площади Сокало.

В.В. пристрелил бы меня за самоуправство, но ему было не до меня. Он ещё с утра отправился на руины Теотихуакана и дотошно изучал там какие-то индейские фимелы, а потом вдохновенно рассказывал про каналы, по которым стекала кровь во время жертвоприношений. Я всегда подозревал его в кровожадности. Так ему и сказал. Возразить ему было нечего, и он завёл разговор о ядерном разоружении и дошёл до полного занудства. Его занимала личность нового замминистра иностранных дел Альфонсо Роблеса, с которым мы в начале весны познакомились во Дворце изящных искусств на премьере фольклорного балета.

Вот что отличает меня от босса! Я был целиком поглощён балетом: хотелось изучить непривычную технику. В.В. от балета морщился, его больше увлекала коррида. За неимением корриды, он посвятил театральный вечер изучению перспективного политика – не отставал ни на шаг, даже копировал жесты. О Роблесе и его планах по разоружению говорил патетично, мечтал вместе с ним войти в историю человечества. Я оставил его и пошёл бродить по улицам. Тогда и встретил лионского беглеца. И мне теперь уже не было дела до истории человечества, потому что я видел перед собой только эту знакомую спину с изогнутой косточкой. Даже балет выветрился из головы, к великой моей досаде.