Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - читать онлайн книгу. Автор: Елена Прудникова cтр.№ 14

«Мужик и его домашние всегда все работают. Обычное нам состояние физической праздности есть бедствие для мужика. Если у мужика нет работы всем членам его семьи, если он и его домашние едят, а не работают, то он считает, что совершается бедствие вроде того, как если бы из рассохшейся бочки уходило вино, и обыкновенно всеми средствами ищет и всегда находит средство предотвратить это бедствие – находит работу. В мужицкой семье все члены ее с детства до старости работают и зарабатывают. Мальчик 12 лет уже в подпасках или в работниках при лошадях, девочка прядет или вяжет чулки, варежки. Мужик в заработках или вдали, или дома, или на поденной, или берет работу сдельно у помещиков, или сам нанимает землю. Старик плетет лапти; это обычные заработки. Но есть и исключительные: мальчик водит слепых, девочка в няньках у богатого мужика, мальчик в мастеровых, мужик бьет кирпич или делает севалки, баба – повитуха, лекарка, брат слепой – побирается, грамотный – читает псалтирь по мертвым, старик растирает табак, вдова тайно торгует водкой. Кроме того: у того сын в кучерах, кондукторах, урядниках, у того дочь в горничных, няньках, у того дядя в монахах, приказчиках, и все эти родственники помогают и поддерживают двор».

И при этом в благополучные годы еле-еле кормятся, а в неблагополучные – голодают. Стоит ли удивляться полному отсутствию в русском фольклоре XIX–XX веков страха перед каторгой и философскому отношению к смерти? Едва ли сие есть признак высокого христианского настроя души, скорее – усталости от беспросветной жизни.

* * *

Сколько было тех, кто заведомо не мог прокормиться с земли? Как минимум это те хозяйства, у которых надел меньше одной десятины – таковых около 22 %. Естественно, безлошадные – около 29 %. Не все они жили бедно – кое-кто уходил в города на заработки. Но 29 % – это около 6 млн хозяйств, или в среднем 30–40 млн человек. Было ли столько заработков в Российской империи?

Еще некоторые данные приводит в своей книге «Российское крестьянство в революции и Гражданской войне» Таисия Осипова:

«В стране было 3 млн безземельных крестьянских дворов и 5 млн имевших менее 5 дес. на хозяйство. Эти 8 млн хозяйств (57 %) ^[30] представляли крестьянскую бедноту.

За годы войны обнищание крестьян еще более усилилось. К 1917 г. безземельных дворов в Поволжье стало 11,2 %, в Промышленном районе – 9,4 %, в Северо-Западном – 7,2 %, в Земледельческом центре – 5,7 %.

Возросло число безлошадных дворов. В 1917 г. в Промышленном районе они составляли около 44 %. Особенно много их было в Нижегородской губернии – 54,1 %, в Московской – 48,6 % и Ярославской – 43 %. В Поволжье и Земледельческом центре безлошадные хозяйства составляли свыше трети дворов: в Тамбовской губернии – 33,7 %, Пензенской – 36,8 %, Саратовской – 37,5 %. Однолошадных хозяйств в 25 губерниях насчитывалось 47,5 %. Безземельные, безлошадные и однолошадные крестьяне представляли деревенскую бедноту, которая попадала в кабалу к зажиточным хозяевам. К 1917 г. их было около 70 %» ^[31].

Безземельные, безлошадные и значительная часть малоземельных однолошадных крестьян – это тот минимум, который в новых условиях, когда спрос на рабочие руки и многие изделия промыслов упал, а хлеб резко взлетел в цене, оказались перед призраком голодной смерти. Отсюда в ленинских тезисах это: «решительные, ни перед какими финансовыми жертвами не останавливающиеся, меры помощи деревенской бедноте». Тут, знаете ли, вопрос был не политический, а физиологический – выживут эти люди или нет.

Странные товарищи эти большевики: декларировали, что им на Россию наплевать, что она лишь вязанка хвороста для мирового пожара, – а людей жалели. Зачем? Брали бы пример с прекраснодушных господ либералов: выживает сильнейший, такова логика экономики! И хлопот меньше…

…Итак, если говорить о наличии товарного, то есть идущего на продажу, хлеба, мы имеем две стабильные и очень разные группы. Первая – это те 75 %, которые в лучшем случае могут с очень большим трудом, по голодной норме, прокормиться со своего поля. Вторая – та, которая имеет какие-то излишки хлеба сверх физиологической нормы. На самом деле она, конечно, гораздо меньше 25 %, поскольку многосемейных среди групп с большими наделами тоже много (потому и наделы большие, что много народу в избе).

Но и эта группа делится на две неравные части – середняки и богатые крестьяне-собственники, которых к тому времени стали звать кулаками. По оценке историка Т. Осиповой, зажиточных и богатых хозяйств, в которых имелись ощутимые излишки, было не больше 5 %.

* * *

В последние годы утверждается, что кулаком считали любого «справного» крестьянина. Но при сталинской коллективизации причисление зажиточного хозяина к кулакам исходя из благосостояния считалось перегибом, каралось соответственно нравам того времени, а имущество возвращалось. В рассказах о коллективизации все время мелькает другой критерий – использование наемного труда. Но опять же ясно, что один-два батрака – это не эксплуатация. Если в хозяйстве две лошади и один взрослый работник, без батрака всяко не обойдешься. Точно так же в городах наличие домработницы не делало человека «классово чуждым».

А кроме того, известная фраза об «истреблении кулачества как класса» показывает, что это было некое отдельное явление. Зажиточный крестьянин в экономическом и общественном плане отличается от бедняка лишь количественно, а класс – это иное качество, причем качество, как учили нас еще в школе, определяемое по отношению к средствам производства.

Так кто же он такой – кулак?

Послевоенный «Словарь русского языка» Ожегова определяет это понятие так: «Богатый крестьянин-собственник, эксплуатирующий батраков, бедняков», то есть микроскопический сельский помещик, использующий наемный труд. Такие, безусловно, существовали – должны же были нищие односельчане у кого-то батрачить, когда не стало помещиков. Но словарь Ожегова выпущен уже после сталинской коллективизации, и с начала ХХ века значение этого слова могло измениться.

Двинемся дальше в глубь времен – возьмем Даля. И вот тут нас ожидает сюрприз: по Далю, кулак – это «перекупщик, переторговщик, маклак, прасол, сводчик, особенно в хлебной торговле, на базарах и пристанях…»

Вот так так!

То же самое говорит и С. Кара-Мурза: «Вокруг этого понятия в годы перестройки был создан целый миф, его приравнивали к понятию „справный хозяин“ и представили образцом русской трудовой этики. На деле кулаками были главным образом крестьяне, оторвавшиеся от земли и промышлявшие ростовщичеством и торговлей». И, кстати, к слову «кулак» в русской деревне традиционно прибавлялись прозвища: «мироед» и «паук». Благодетеля пауком не назовут.