– А узнать судьбу царских писем?
– Чего уж узнавать – и так все понятно. Если его взяли в покоевые, то неспроста.
Ивашка с Петрухой были того же мнения.
– Я бы не торопилась с выводами. Если бы у него было одно письмо, то да, продал за счастье служить королю. Но их же несколько. Что, если у него хватило ума торговаться и уступать письма не все сразу?
– Не хватило у него на это ума, – уверенно сказал Шумилов. – Его выманили из-за писем, значит, и забрали у него все, что было.
– Бедный олух… А тут еще это глупейшее предложение…
– Какое?
– Он обещал королю, что привезет к нему господина Ордина-Нащокина, и тот добровольно согласится ему служить!
Московиты расхохотались.
– Король тоже посмеялся. Весь двор развлекался: вот как московские сынки родителей продают. Вот я и говорю – бедный олух…
Анриэтте действительно было жаль Воина Афанасьевича. Она несколько раз видела его в Царевиче-Дмитриеве, даже как-то говорила с ним и пришла к мнению: таких людей нужно держать в четырех стенах, где они будут хорошо трудиться, и как можно реже выпускать на волю.
– Он не дитя. У него уже борода выросла.
Сказав это, Шумилов провел рукой по своему подбородку. Не то чтобы он так уж тосковал по бороде, а просто бриться надоело. Цирюльник, сукин сын, за бритье трех рож брал – как за жареное порося!
Ивашка достал список и разложил на столе. Шумилов приготовил чернильницу и перо. Васька достал стопку дешевой рыхловатой бумаги.
– У вас не было сведений, что делается в Царевиче-Дмитриеве? – спросила Анриэтта, пока Ивашка переписывал две дюжины фамилий.
Шумилов только рукой махнул. Нетрудно было предположить, как достанется отцу за побег сыночка. Вряд ли государь отзовет Афанасия Лаврентьевича из Царевиче-Дмитриева – ему там нужен толковый и деятельный воевода. Но прежних милостей уже не жди. А хуже всего – враги Ордина-Нащокина-старшего наверняка уже злорадствуют и строят козни. До сих пор государь умел его защитить, что будет теперь – неведомо.
Они еще немного поговорили, и Анриэтта собралась уходить.
Вместе с ней на улицу выскочил Петруха.
– Провожу, мало ли что, – сказал он.
– Я не одна, – Анриэтта показала спрятанный в рукаве нож.
– Мало ли что, – повторил он, идя рядом.
– Нельзя, чтобы нас вместе увидели.
– Не увидят.
И тут, как на грех, из дверей соседнего дома вывалилось полдюжины шляхтичей, пьяных, невзирая на пост, до такой степени, что ноги, руки и голова теряют всякую меж собой связь.
Петруха сделал то единственное, до чего додумался бы всякой мужчина, – закрыл собой Анриэтту, но не просто закрыл, а прижал к стене. Они стояли, грудь к груди, и слушали пьяные голоса. Вроде бы в пост не положено петь о том, как Ясь забрался в постель к Марысе, но пьяницы пели, и с большим удовольствием.
Как вышло, что Петруха поцеловал Анриэтту? Как вышло, что она ответила на поцелуй?
Должно быть, он давно собирался совершить этот подвиг. Должно быть, она слишком долго была одна.
Пока эти двое целовались, Шумилов сидел на постели и думал. Ивашка следил за ним, и следил с тревогой. Он догадывался, что у начальника на уме.
То, что совершил сын воеводы, в русском языке определялось двумя словами: измена либо предательство. Была бы возможность, Шумилов изловил бы изменника и доставил в Москву. Такой возможности до сих пор не было.
– Мы знаем время, – вдруг сказал Шумилов. – Мы знаем, что корчма неподалеку. Краков не Москва, тут все близко. Понял?
– Понял.
– Пока он еще туда ходит, пока не дождался другого приказания…
– Понял. Но, Арсений Петрович, это добром не кончится.
– Отвечать мне.
– А если она права? Если он пока заплатил лишь одним письмом или хоть двумя? А остальные лежат у него под тюфяком?
– Они все равно считай что пропали. Во-первых, времени прошло немало. Во-вторых, затейное письмо. Кроме него, тут никто не прочитает или полжизни убьет на то, чтобы все эти закорючки разгадать. А если это проклятое чадушко впутали в интригу, то вряд ли что доброжелатели нашего государя. Тут полно иезуитов, и они на Москву давно облизываются. Так что…
Ивашка покивал: Ордин-Нащокин-младший мог стать очень опасен, если им будут руководить умные и хитрые люди. Родного батюшку с толку не собьет, но немало бед понаделает.
– Может и так случиться, что его, как агнца, на заклание обрекли. Вот-де русский царь воду мутит, вот-де его лазутчик, а вот и дыба – лазутчика допрашивать, а вот и плаха – голову ему рубить.
– Спаси и сохрани!
– Кабы еще простого звания человек! А то – воеводский сын!
– Арсений Петрович! А во что могли нашего олуха втянуть?
– Одному Богу ведомо. Хотя… хотя хорошо, что ты спросил, тут есть над чем голову поломать…
Это ломание головы продолжалось недолго.
– Слушай, Ванюша. Коли несообразность заметишь, говори.
– Да уж скажу!
– У поляков государя выбирают. Дурь, конечно, страшная, всякий пьяный шляхтич может заорать: «Не дозволям!» И разумный человек на трон не попадет, а попадет тот, кто больше бочек с медами и с горилкой шляхте выкатил. И в таком деле, чай, неплохо иметь человека – вроде того козла отпущения, что в Святом писании… Что-то в выборах пошло не так – так то ж рука русского царя, он воду мутит, хочет нужного ему человека на трон усадить. Вот, боюсь, к чему клонится…
– Так есть же у них король, Ян-Казимир.
– Сегодня есть, а завтра нет. Коли кому захочется, чтобы на трон другой взгромоздился. Ежели, скажем, завтра Ян-Казимир помрет…
– Так у королевы другой наготове есть! И она за того замуж пойдет! – развеселился Ивашка, знавший, как Мария-Луиза венчалась с двумя братьями подряд.
– Вот и мне сдается, что у нее другой наготове… Будь она неладна, эта Европа! У нас вокруг трона таких козней не плетут. Дал Господь государя – и замечательно. Так что собирайтесь вы с Петрухой в дорогу.
– А ты?.. – уже предвидя ответ, спросил Ивашка.
– А я останусь. Молчи. Ты мне не указ. Уберетесь отсюда как можно скорее. Писем с вами передавать не стану – вдруг попадетесь, так чтобы их не нашли. Башмакову и воеводе – все на словах.
– Башмаков-то похвалит, а Афанасий Лаврентьевич? Сынок-то у него один…
– И того воспитать не сумел… Ладно, будет. Я так решил.
– Арсений Петрович…
Ивашка знал, что у Шумилова два сынка-близнеца, их родители жены растят. Нужно было напомнить о деточках! Но ответ был предсказуем: государь, узнав все обстоятельства, детей не бросит, а сам заменит им отца. Велит Федору Ртищеву присмотреть за шумиловскими отпрысками, а тому только дай повод сотворить милосердное дело.