– Я его порешил? – Ивашка задумался. Все свидетельствовало о правоте Шумилова. В удар была вложена вся силища, и жертва не на своих ногах ушла – ее унесли, а позабытая шапка не то что говорила, а прямо кричала: я своему хозяину больше не пригожусь! Конечно, попавший под удар человек мог и остаться в живых, но вряд ли что он здоров и бодр.
– Надо бы сходить поглядеть, есть ли там, где он повалился, кровь. Но это опасно. Кто-то хорошо знает в лицо тебя, Петрушка, да и тебя, Ивашка, тоже – вы вместе по Варшаве носились. Сдается, что и меня. Но кто? Хотел бы я знать, во что мы впутались.
– Иезуиты? – предположил Петруха.
– Может, и они. Отгоняют от нашего беспутного чадушка. Значит, оно для них представляет немалую ценность. Так, выходит, этот подлец в Варшаве… выходит, мы уже близко к нему подобрались…
– Доброе дело сделает для государя тот, кто сунет подлецу нож меж ребер, – вдруг сказал Петруха.
– Да, – согласился Шумилов. – Иезуиты думают, что нас именно с этой целью и прислали. Потому и берегут чадушко поганое… В этот раз не удалось – в другой до нас доберутся.
– А куда бежать? – спросил сильно огорченный Ивашка. – Домой? Мне чем к Башмакову приползти с повинной головой, лучше сразу камень на шею да и в реку.
– Нет, домой мы не побежим. Мы поедем туда, где нас искать не станут. В Краков.
Лицо Шумилова, принявшего такое странное решение, было спокойным – как если бы распорядился подать себе ковшик кваса.
Ивашка знал это выражение шумиловского лица – несколько отрешенное, словно бы подьячий был беспредельно равнодушен ко всему земному и мирскому. Точно так он глядел на огромную змею, которую везли в зверинец герцога Якоба, когда с холодным любопытством ощупывал ее голову в поисках ушей.
– А что? В Кракове сейчас королевский двор, – согласился Петруха, – там народу – тьма-тьмущая, затеряемся. Только какой с того прок? Те государевы письма, может, уже и смысла никакого не имеют…
– Этого мы знать не можем, – оборвал его Шумилов. – Наше дело – выследить перебежчиков. А коли от них и точно возможен большой вред государю, ну, тогда… тогда – как Бог даст. Быстро собираем все пожитки и уходим. К рассвету нас тут быть не должно. Шапку не выбрасывайте. Сдается, эта шапка нам еще пригодится.
От Варшавы московиты на всякий случай двинулись в сторону Бреста: если кто за ними следит, пусть думает, будто собрались в Москву. Потом при удобной возможности они проселочными дорогами направились к Люблину. По пути приобрели у еврея-корчмаря трех невысоких лошадок, чтобы поберечь своих бахматов.
Шумилов рассудил здраво: там, где двор, там и люди, которым Ордин-Нащокин-младший привез государевы письма. Иезуиты, конечно, извлекут из них пользу, но, чтобы польза была побольше, могут поделиться сведениями с королевскими вельможами. Да и не только с вельможами.
Вся Речь Посполита знала, что Ян-Казимир – король, поскольку носит корону, а правит государством его супруга, королева Мария-Людвика. Это был тот редкий случай, когда поляки не восхищались женщиной за красоту и целовали ручки, отлично сознавая, что место красавицы в гостиной и спальне, потом в детских комнатах, а воистину уважали свою королеву.
Она была умна и честолюбива, не боялась сплетен и смолоду заводила бурные романы – возможно, потому, что ее замужество не входило в планы сперва кардинала Ришелье, потом кардинала Мазарини. Если бы эта принцесса заполучила такого мужа, какого хотела, она бы всю Францию вверх дном перевернула.
Мария-Луиза Гонзага де Невер, дочь мантуанского князя, для того и поселилась в Париже, чтобы выйти замуж за персону королевской крови. Наметила она себе не более не менее как родного брата короля Людовика Тринадцатого – герцога Гастона Орлеанского. Разумеется, ей этого не позволили. Тогда она, отдохнув после неудачи в объятиях нескольких графов и маркизов, обратила внимание на молодого королевского фаворита Анри де Сен-Мара. Фаворит был хорош собой, пользовался доверием и короля, и Ришелье. Из него можно было вырастить мужа, но при условии, что он получит титул герцога. Раз уж она сама – герцогиня Неверская, то и муж должен иметь соответствующий титул.
Десятилетняя разница в возрасте Сен-Мара не смутила. Высокое происхождение невесты затмило бы и двадцатилетнюю разницу. Он обратился за поддержкой к Ришелье, но мудрый кардинал запретил ему и думать об этом браке, назвав жениха и невесту безумцами. Мария-Луиза, кажется, на такой ответ и рассчитывала: теперь, стоя за спиной Сен-Мара, она принялась плести заговор против Ришелье, в который были втянуты и Гастон Орлеанский, и многие аристократы. Кончилось все это плохо – Сен-Мару отрубили голову, принцесса осталась незамужней.
Ее следующий избранник оказался опасен уже не кардиналу Ришелье, а его преемнику, кардиналу Мазарини. Это был лучший европейский полководец, принц Луи Конде. Мазарини был не простак и тоже умел плести интриги. Он задумал отправить принцессу подальше, в польские края, и вскоре к ней посватался король Владислав. Мария-Луиза решила, что в тридцать четыре года лучше быть королевой в Польше, чем незамужней в Париже.
Но не настолько уж далеко Варшава от Парижа, сплетни летают с неимоверной скоростью, и жених, набожный и ревнивый, вскоре узнал о похождениях невесты. Ему даже донесли, что у будущей польской королевы имеется незаконнорожденная дочь. Мазарини послал в Варшаву опытных агентов, и Владислава кое-как уговорили. Поддержка Франции в противостоянии с Османской империей и немалая сумма, обещанные кардиналом, перевесили и моральные соображения, и ревность. 8 апреля 1646 года в Варшаве состоялось венчание.
Теперь Марии-Луизе пришлось от многого отказаться, в том числе и от имени. Богобоязненный супруг не хотел, чтобы она носила имя Богородицы, а из Луизы сделал жену на польский лад, Людовикой.
Супружеская жизнь оказалась довольно унылой, и Мария-Луиза начала вербовать сторонников – впрок, в надежде на будущее. И оно наступило через два года – она овдовела. Королем стал младший брат покойного – Ян-Казимир. Он был на два года старше Марии-Луизы и мог бы считаться привлекательным, если бы не следы оспы на лице.
Возвращаться во Францию, где при короле-ребенке правил Мазарини, вдова не хотела. Идти в монастырь – тоже. Выход из положения Мария-Луиза нашла блестящий. Ее сторонники в сейме и сенате провели постановление о браке вдовы с новым королем. Необходимость такого брака объяснили так просто, что самый безграмотный шляхтич из медвежьего угла понял бы: новый король обязательно должен на ком-нибудь жениться; свадьба, начиная с посольства к тем дворам, где имеются особы королевской крови на выданье, и кончая застольем, – дорогое удовольствие, а казна пуста; брать девицу, о которой ничего не известно, – опасная затея, может оказаться мотовкой или просто дурой, а королеву Людовику все знают, все уважают, никуда за ней ехать не надо, так пусть она с Яном-Казимиром и венчается.
По церковным законам такой брак приравнивался к кровосмешению. Но Ян-Казимир имел хорошую поддержку среди прелатов – он был воспитан иезуитами и сам в 1643 году вступил в братство Иисуса, а уже через три года получил кардинальскую шапку. Но, когда впереди засиял бриллиантовым блеском польский трон, он сложил с себя сан, и это обошлось без лишнего шума.