Остров возле городка действительно имелся – шириной не более полуверсты. Он был необжитой: летом плотогоны, вздумав пожить пару дней на суше, ставили шалаши, а зимой он никому не был нужен, разве что заглядывали в корчму те путешественники, что предпочитали ехать в санях по речному льду.
Оставив лошадей на берегу, под навесом у местного кузнеца, державшего еще и такой промысел, московиты нашли лодку и переправились на островок.
В Островной корчме, к счастью, звучала и русская речь, и та, которая в ходу у жителей Белой Руси. Опытный Семейка живо завел знакомства, и вскоре корчмарь отдал ему грамотку для московитов.
Грамотку писал Арсений Петрович Шумилов, и в ней было велено, перейдя на левый берег Двины, спешить в городок Селбург.
В Селбурге найти московитов было несложно – о том, что они сидят в полуразрушенном замке и туда им привозят донесения егеря курляндского герцога, знали все местные жители.
Едва живой городишко сто лет назад успел побывать столицей Курляндии, но после того, как герцог Готард перенес столицу в Митаву, Селбург стал приходить в упадок. В придачу его много лет назад разорили поляки и сожгли замок, восстановили его уже шведы. Но оживить город не удалось – хотя бы потому, что многие жители перебежали в Митаву. Так он и стоял на отшибе, не слишком нужный герцогу Якобу, пока у Ордина-Нащокина не возникло подозрения, что именно через Селбург поехал его сын на поиски неведомо чего.
Герцог Якоб отнесся к беде с сочувствием. Увлекаясь охотой, он до войны держал немалый штат егерей, и вот тем, что остались, было поручено, пройдя лесными тропами и безлюдными дорогами, опрашивая крестьян и местных помещиков, напасть на след воеводского сына. А у него ведь и кроме поисков беглых московитов своих забот хватало.
Якоб совсем недавно вернулся из шведского плена.
Он с семьей прожил почти год в небольшой крепости, понятия не имея, что творится в мире. Но тут-то Якоб и показал характер – недаром в роду у него были несгибаемые рыцари Ливонского ордена. Он твердо отказывался признать верховную власть Швеции, хотя шведы уже заняли всю Курляндию и разграбили его любимый Гольдинген.
В это время курфюрст бранденбургский сообразил, что шведам Польшу никак не удержать, уж больно зол на них народ, и перешел на сторону Яна-Казимира. Курляндское население, опомнившись, стало собираться в отряды и готовилось к народной войне. К Курляндии шли с литовской стороны и польские, и бранденбургские полки. Шведам приходилось отступать, так что остался у них только замок Бауск.
В ход истории вмешалась смерть. Сперва был заключен Оливский мир, по которому восстанавливалась прежняя граница между Польшей и Швецией, но Швеция получала Лифляндию и Эстляндию, а потом, в самом начале тысяча шестьсот шестидесятого года, Карл заболел воспалением легких и в ночь с 12 на 13 февраля скончался.
Чтобы обрести свободу, Якобу пришлось подписать акт о том, что он признает условия мира и не будет мстить Швеции. И он не торопясь отправился с семьей в Курляндию. 25 июня тысяча шестьсот шестидесятого года он под гром пушек въехал в Ригу. Граф Дуглас, ставший военным губернатором Лифляндии и Эстляндии, с большим почетом принимал своего бывшего пленника в Рижском замке. После чего Якоб поспешил домой.
Дома он нашел сплошное разорение, даже жить на первых порах ему было негде. Но к нему стекались и дворяне, и крестьяне, он был полон решимости восстановить разрушенные заводы, мануфактуры и верфи, строить новые корабли. Поселившись в Гробине, в десяти верстах от Либавы, он стал оттуда руководить возрождением своей Курляндии.
Ниже Крейцбурга по течению река сужалась, делалась порожистой, течение ускорялось, пороги перегораживали русло от берега к берегу, и провести плоты было мудрено. Чтобы переправиться, следовало подняться малость выше по течению. Там наняли большую лодку, чтобы перевезти лошадей.
Семейка Амосов, доставив путников к переправе, сказал Ивашке:
– От Крейцбурга до Селбурга хорошо коли верст двадцать, и без меня доберетесь. А я – в Царевиче-Дмитриев, доложу, что сбыл вас с рук. И стрельцов забираю. В корчме сидит герцогский лесник, третьи сутки пьет, но память еще не пропил. Возьмешь его с собой, укажет дорогу. Потом сдашь его герцогским людям, пусть отвезут к хозяину. Теперь там каждый человек дорог.
– А налетчики? – боясь, что лесная дорога может привести в могилу, осведомился Ивашка.
– Чего они там забыли? Местность пустынная. Может, кто-то один в седмицу и проедет – при кошеле с деньгами. Там еще не скоро жизнь наладится. Крейцбург этот – на отшибе, он только плотогонам и струговщикам нужен. Наш лес герцогу ни к чему – у него свой имеется. А что до иного товара – дай ему опомниться…
Старый Селбургский замок оказался на берегу Двины и имел жалкий вид. Он стоял на невысоком холме, имел две большие круглые башни, а с севера к нему пристроили форбург, где можно было жить в обычных теплых домах, а не в каменных холодных сараях, которые хоть бревнами зимой топи – не протопишь. Но жилые здания, как и стены замка, были разрушены, причем рушили их поочередно то поляки, то шведы, а башни уцелели.
В башне Ивашку ждали Арсений Петрович Шумилов и друг Петруха, а с ними – двое казаков и шумиловский старый дядька Клим Ильич. Ждали они только Ивашку, и Петруха, высмотревший в башенное окно подъезжающих всадников, был очень удивлен, когда одним из них оказалась Анриэтта.
Дорога ей далась тяжело, но она не жаловалась.
Петруха, выбежавший во двор, который и двором-то было трудно назвать, поскольку почти не огорожен, уставился на Анриэтту, даже рот у него сам приоткрылся.
Он видывал эту женщину во всяких нарядах, и в темной, с белым покрывалом, одежде бегинки, и в бархатном платье, и в мужском кафтане. И время от времени приходила ему в голову мысль: а неплохо бы… Баба пышная, почти дородная, на личико пригожая, вдова, должна же она хоть иногда тешиться запретной сластью. Но Анриэтта уже ничего такого не хотела, и по весомой причине. С ней произошло то самое, что с крестьянской избой, в которой завелись тараканы.
Хотя тараканы, сказывают, заводятся к добру и приносят удачу, могут они надоесть хуже горькой редьки. Тогда мужик зимой со всей семьей на пару деньков перебирается к соседям, а свой дом оставляет с дверями нараспашку. И чем морознее зима, тем лучше – тараканы не выносят холода. Отсутствие мужского внимания, отсутствие необходимости добиваться этого внимания, а также отсутствие дурных мыслей, связанных с ремеслом лазутчицы, несколько очистили Анриэттину душу.
Она не думала, что так обрадуется, увидев Петруху. Это была неожиданно для нее совершенно чистая радость – как если бы приехала к брату.
– Батюшки-светы! – воскликнул Петруха. – Это для чего же?
– Башмаков велел, – вместо Анриэтты ответил Ивашка. – Для пользы дела. Петруха, у вас тут бабы есть? Воды надо нагреть, постель приготовить… Вот же басурмане эти немцы – бань не строят…
– Баб нет, да мы найдем.