Глава 27
А в Италии, в сказочной Флоренции, продолжал бурлить Флорентийский Собор.
Незамеченным оказалось бегство двух православных епископов, суздальского и тверского, разве только не досчитался их митрополит Исидор.
Диспутам, казалось, не будет конца. Греческая церковь выставила на все прения митрополита Марка Эфесского, а латиняне – оратора от ордена доминиканцев Иоанна.
Диспут утомил всех, и тогда византийский император предложил Марку Эфесскому изложить по данному вопросу суть православного учения. Но поскольку представители латинской церкви отказались принять православную истину, то император Иоанн Палеолог запретил грекам посещать заседания…
Надежда императора Византии на унию и на помощь западных государств в борьбе с турками провалилась. И Иоанн Палеолог пришел к мысли заручиться поддержкой членов Собора, какие особенно ратовали за унию. Такими оказались патриарх Никейский Виссарион и митрополит московский Исидор и еще несколько священников.
Некоторое время сторонники унии собирались у ложа умирающего патриарха царьградского Иосифа. И здесь голос согласия подал первым московский митрополит. Исидор сказал:
– Лучше душой и сердцем соединиться с латинянами, нежели возвратиться не кончивши дела.
Исидор говорил это, а сам вспоминал, как поставленный патриархом в митрополиты, он, направляясь на Собор, по пути из Московии добывал в Ватикане и там его ожидали папские милости…
Прикрыв глаза, слушал немощный царьградский патриарх Иосиф митрополита Исидора, и православная душа его бунтовала. Видит Бог, он против унии, но теперь, когда мусульмане угрожают церкви греческой, как было не согласиться с императором Ионном?
– Пусть осенит нас свет истины, – прошептал умирающий Иосиф.
– То так, – сказали окружавшие ложе Иосифа. А патриарх Никейский промолвил:
– Если мы будем неуступчивы, то к чему Собор? Да пусть будет едино стадо и един пастырь…
И греческая церковь стала уступчивой. Восточная церковь признала истину западной, что Дух Святой исходит от Отца через Сына…
И снова уступки латинянам, в том числе признание папы верховным первосвященником, наместником Иисуса Христа, пастырем и учителем всех христиан, управляющим церковью Божией с сохранением прав и преимуществ четырех восточных патриархов, так что они занимали первые места после папы.
Латиняне и греки, сторонники унии, спешили составить соборное определение о соединении церквей. Под ним подписались греки и латиняне. И только местоблюститель патриарха Антиохского, митрополит Марк Эфесский, заявил решительно:
– Кто уполномочил нас, пастырей церкви православной, стать униатами, веру нашу под власть папы Римского отдать? Нет, не будет на то моего согласия.
И не подписал.
Узнав о том, папа воскликнул:
– Собор не оправдал наших ожиданий! – И с горечью добавил: – Если местоблюститель патриарха Антиохского Марк Эфесский не поставил свою подпись, то значит, мы ничего не сделали…
Папа Римский оказался прав. Флорентийский Собор хотя и провозгласил унию, но мира между западной и восточной церквями не наступило. Православная церковь отреклась от решений Флорентийского Собора…
* * *
В гневе великий князь московский Василий. В Москву из Флоренции вернулся Исидор, как истинный униат, с латинским крестом и с кафедры Успенского храма возгласил о решениях Флорентийского Собора, назвав папу Римского верховным учителем всех христиан.
Гневный голос великого князя прервал Исидора:
– Не пастырем духовным явился ты на Москву, а еретиком и прельстителем. И место твое не на кафедре митрополичьей, а чернецом в монастыре Чудовом…
По велению великого князя московского Василия созвали в Москве Собор русской Православной Церкви, и те, кто на Флорентийском Соборе соглашался с его решениями, с горечью каялись:
– Там, у латинян, мы продали нашу веру!
– Мы променяли православие на ересь латинскую!
– Мы отрекаемся от тех решений еретических и от подписей своих!..
На том Соборе в Москве избрали митрополитом епископа суздальского Иону.
Решения Флорентийского Собора осудили и патриархи Востока, собравшиеся в Иерусалиме. Восточная христианская церковь еще более отделилась от западной католической.
Соглашаясь на унию, не достиг желаемого и император византийский. Западная Европа не пришла на помощь Византии в борьбе с турками.
Какова же дальнейшая судьба бывшего митрополита Исидора? Заточенный в Чудов монастырь, он бежал с помощью своих сторонников, пробрался в Рим под покровительство папы.
Узнав о побеге, великий князь московский Василий не велел преследовать его, только и сказал:
– Как вором прокрался на Русь, так вором и убрался…
Глава 28
В опочивальне полумрак и духота. Полумрак от притворенных внутренних ставенок, а духота от жара натопленных печей.
Тихо в покоях умирающего тверского князя.
Утро предрассветное, на бревенчатых стенах опочивальни висят щиты и мечи дедовские, разное иное оружие. В прежние лета оно ласкало взор Бориса, но с болезнью не радовало.
Борис дышал тяжело, с хрипом, испарина покрыла виски, а мысль назойливая: жизнь и смерть, где им начало, где конец? Господь дарует человеку жизнь, Господь и забирает ее. Все в руце Божией. Все живое Богом создано. Вот ведь не думал он, князь Борис, что придет старость со своими заботами и тревогами. А ведь издавна не любил сидеть без дела, княжество Тверское покоя не давало. А ноне оно, сам того не заметил, как с Московским переплелось. Пожалуй, с той поры, как князя Василия слепого узрел.
Все в нем похолодало, жизнь и смерть, соседствующих, увидел. А тут еще княжича Ивана рядом с Марьюшкой стоящих, засватанных.
– Ох-хо, – вздохнул, – а ведь время-то суетное. Давно ль, год только и минул, как воеводу Холмского с полками на Москву посылал, Шемячича с княжества Московского изгнал, Василия на стол великокняжеский сажал. Теперь вот болезнь нежданная. Как-то без его, Борисова, догляда Марьюшку к венцу соберут, в Москву отправят в жены будущему великому князю московскому…
Но почему будущему, он, Иван, уже и ныне великий князь рядом с обреченным во тьму отцом, какого Василием Темным именуют.
И снова раздумья, раздумья князя тверского одолевают. Намедни побывал у него молодой князь Холмский Даниил, кланялся великому князю тверскому Борису, в Москву намерился, Марьюшку сопровождать. Да не в дорогу, а на постоянное жилье перебраться. Желает при великой княгине Марье Борисовне состоять. Говорил: «Буду беречь княгиню Марью».
Борис Александрович строго поглядел на него. Нет, не мальчишество в нем. И тогда спросил его великий князь тверской: