Я был зятем Хрущева - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Аджубей cтр.№ 94

Полвека этот человек подвизался в верхних и самых верхних эшелонах партийной власти. Конец жизни ему выдался тяжкий.

Перед самой смертью, скоротечной и для многих неожиданной, по-видимому, произошла крупная ссора с Брежневым. Так, во всяком случае, говорили в Москве весьма осведомленные люди. Какому-то кругу лиц необходимо было убрать с политической арены Суслова еще до возможной кончины тяжко больного Генерального секретаря. Эта группа лиц предполагала, что Суслов вполне может оказаться преемником на высоком посту, ведь за ним шла слава старейшего и опытнейшего руководителя, теоретика, он импонировал многим партийным функционерам. Суслов не стал ожидать крупного разговора на Президиуме ЦК и сам уехал в больницу на диспансеризацию. Не пережив стрессовой ситуации, скончался.

И во время освобождения Хрущева, и после давалось немало заверений в необходимости улучшения руководства делами страны, восстановления коллегиальности. Эти заверения были восприняты с надеждой. Однако становилось все яснее, насколько расходятся слова и дела. По сути, взяли реванш те силы, которые хотели спокойствия, благополучия, «надежного» вождя – защитника интересов бюрократической группы лиц, все больше удалявшейся от народа.

Смещение Хрущева с высоких партийных и государственных постов хоть и было для многих громом среди ясного неба, однако большого сожаления не вызвало. Это событие нашло необычайно бурный отклик за границей. В стране почти во всех социальных группах общества обозначились те или иные претензии к Хрущеву. Военным он срезал пенсии, а также слишком часто проводил сокращения армии. Держатели займов ставили ему в вину прекращение тиражей, забыв о том, что и подписка на займы с 1957 года не проводилась. Вспомнили денежную реформу, вернее, изменение курса рубля, кукурузу, разъединение обкомов партии, ликвидацию министерств, совнархозы. О недовольстве части творческой интеллигенции я уже говорил. Хотя и признавалась всеми заслуга в освобождении миллионов невинных от гнета, репрессий, клеветы, от страха. Для политического деятеля одного этого достаточно, чтобы оставить по себе добрую память. Однако она может быть устойчивой и глубокой только при объективной оценке роли и места личности в историческом процессе.

Прошло почти четверть века, а меня все занимает даже не сам факт происшедших тогда перемен, а до удивления простая «технология» их претворения в жизнь. Фактически ни партия, ни страна не услышали никаких аргументов, никаких серьезных обоснований – ни «про», ни «контра». Никаких дискуссий, горячих речей, никакой информации: в апреле кричали «ура», в октябре «долой». Мы так и не узнали, что хотел сказать Никита Сергеевич в час, когда решалась не только его личная судьба.

Как же все-таки случилось, что люди, поддержавшие Хрущева в 1957-м, организовавшись вновь в 1964 году, свергли его? Поначалу в Хрущеве видели «своего»: партийного работника, прошедшего все ступени партийной лестницы, человека, избавлявшего от страха перед волнами сталинских репрессий, косивших аппарат с непредсказуемой жестокостью. Находила поддержку открытость Хрущева, резкая критика им недостатков, стремление опереться на новые силы.

Однако новаторский стиль принимался и понимался лишь до той поры, пока он шел пусть в обновленных, но сложившихся стереотипах. Чем сложнее становились задачи, чаще срывы, тяжелее ноша, тем активнее в душе бывших приверженцев Никиты Сергеевича накапливалось раздражение. Иным, не таким, как в начале 50-х, становился и сам Хрущев, и его окружение. С годами верхний аппарат партийного управления разбился на группы и группки. Амбиции и психологическая несовместимость рождали неприязнь друг к другу.

Выйти на открытый спор с Хрущевым, провести демократичный Пленум ЦК, высказать критические замечания, потребовать смещения «Первого» перед лицом партии и народа заварившие кашу не посмели, испугались. И тогда самым надежным вариантом оказался тот знакомый уже сценарий, по которому действовали в 1957 году. С той разницей, что тогда в партии хорошо знали, как и что происходило наверху, за что идет сражение.

Пленум, освобождавший Хрущева, обошелся без единого выступающего. Подал реплику член ЦК Лесечко, в чем-то обвинял Хрущева. Его, по сути, не слушали. Все решилось за день до Пленума. А Пленум молча выслушал короткое выступление Суслова, отметившего, что в последние годы с Хрущевым стало трудно работать, что «культ Хрущева» мешает коллегиальному руководству, и, не вдаваясь в подробности, лишил Хрущева всех его постов.

В ту пору мне часто говорили, что о готовившемся смещении Хрущева было известно «всей Москве» летом, и странно, что я не слышал об этом. Наверное, все-таки не знали и не слышали многие. Хрущев верил в незыблемость своего авторитета, а скорее всего, в неспособность тех, кто был возле него, «поднять руку» на первую персону в партии.

Расчет Игнатова получить за «услугу» повышение и вновь войти в верхнее руководящее ядро оказался неверным. На Пленуме ЦК его положение не изменилось к лучшему – он оставался на посту Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР. Спустя некоторое время Игнатов возглавил делегацию депутатов Верховного Совета в Бразилию. Там он тяжко заболел. Говорили, что в его организм попал какой-то странный микроб или вирус; спасти Игнатова не удалось.

Я уже писал о том, что на Пленуме Суслов бросил в мой адрес несколько уничижительных реплик, в том числе и о том, что я чуть ли не исполнял при Хрущеве обязанности министра иностранных дел на общественных началах.

Когда сегодня мне приходится отвечать на этот вопрос, я не оправдываюсь, не произношу заклинаний: «Что вы, что вы, это неправда». Отвечаю так: всякий журналист, встречающийся с видными зарубежными политическими и государственными деятелями, задающий им вопросы, невольно становится и дипломатом тоже. Президент Кеннеди, когда я брал у него интервью, сказал, что наша встреча носит скорее политический характер и не совсем отвечает традиционным представлениям о подобных беседах. Это не смущало президента, да и меня тоже. Я не видел и не вижу тут ничего дурного, тем более что не собирался прощаться со своей профессией журналиста. Во всяком случае, в то время она была куда интересней нашей малоподвижной, угрюмой дипломатии.

Что касается запущенной в оборот версии, то нетрудно было догадаться о ее происхождении. У меня на этот счет есть совершенно точное свидетельство, и, пожалуй, наступило время рассказать о том, как такие небылицы рождаются.

Летом 1964 года небольшая делегация известинцев – международные обозреватели газеты В. Леднев, Н. Полянов, Е. Пральников и я с женой – отправились в ФРГ по приглашению трех западногерманских газет, близких к правящей коалиции ХДС/ХСС.

Ехать очень не хотелось. Страшная жара стояла в то лето в Европе. Горели леса и поля, можно было предположить, что «время отпусков» лишит нас возможности провести интересные встречи. Правда, хозяева газет «Рурнахрихтер», «Райнише пост», «Мюнхен меркур» обещали насыщенную программу. Мы отправились. Уж очень настойчиво советовали в Москве совершить эту важную поездку, намекая при этом, что мы разведываем пути для более важных визитов.

В июле мы вернулись домой, успели выпустить небольшую книгу «Мы видели Западную Германию», получили немало писем из ФРГ, которые свидетельствовали о желании западных немцев развивать с нашей страной дружеские связи. Мы беседовали в ФРГ с канцлером Эрхардом, Вилли Брандтом, крупными промышленниками, рабочими-шахтерами в Руре, спускались с ними в подземные выработки, посещали сталелитейные заводы и фирмы. Генеральный директор фирмы Круппа господин Байте, один из самых важных менеджеров западногерманской промышленности, прервал отпуск, чтобы принять советских журналистов. Состоялось множество дискуссий, интервью брали мы и брали у нас – все как обычно.