Отказ взрослеть и мечты о вечном детстве – последствия всеобщей зажиточности. Сытое общество может позволить себе содержать карапузов-переростков и взрослых барышень, убежденных, что они еще девчонки. Распространенное в Европе длительное проживание с родителями – свидетельство инфантилизма, ставшего выбором. Многим настолько приятно быть детьми, что они и вовсе отказываются взрослеть. Социологи обычно указывают на различные социальные факторы: проблемы на рынке труда, сложная жилищная ситуация, высокая квартплата. Но даже учитывая все эти обстоятельства, с психологической точки зрения трудно оправдать готовность в зрелом возрасте чувствовать себя ребенком. Мне кажется, во многих случаях это проявление фроммовского “бегства от свободы”, не дающего нам покоя уже более века. А вот за океаном (где и безработица ниже) желание быть независимым чаще, чем в современной Европе, перевешивает стремление к комфорту. Молодые американцы покидают родной дом намного охотнее и, пожалуй, менее конфликтно, чем европейцы.
Взрослость сопряжена с конфликтом. Ребенок доверят родителям и слушает их. Затем в его жизни появляются сверстники, в компании которых он хочет быть таким, как все. Взрослая жизнь начинается в тот момент, когда человек осознает свою индивидуальность. Дети хотят одеваться, как другие дети. Лишь после периода созревания у молодежи появляются признаки многообразия: в одежде, прическе, манере поведения, культурных предпочтениях, например в музыке.
Поскольку я коснулся проблемы моды, сделаю небольшое отступление. Недавно я встретил на телевидении Барбару Хофф, с которой мы знакомы со студенческих времен. На закате ПНР она в течение многих лет была настоящим авторитетом (но не диктатором) в мире моды. Благодаря ее статьям в популярном журнале “Пшекруй”, мы узнавали, что носят в далеком богатом мире. Как выясняется, на этом фронте тоже действовала цензура. В годы правления Гомулки атакам подвергались мини-юбки как одежда вызывающая, безнравственная и декадентская. Несмотря на это, девушки повсеместно сами шили себе мини, в итоге партия постановила отказаться от борьбы с короткими юбками, и крупнейшим текстильным фабрикам был поручен их пошив. Подобные решения проводились в жизнь медленно, и когда наконец мини стали выпускать на промышленной основе, на Западе они уже вышли из моды. Цензуре было дано указание не допустить, чтобы эта весть дошла до покупательниц, а то товар не разойдется, однако госпожа Хофф, заботившаяся о своей репутации специалиста, разместила в “Пшекруе” фотографии моделей в платьях макси в стиле хиппи, ставших модными на Западе. Цензура не смогла снять эти фотографии, поскольку они были взяты из советской прессы, а все советское было неприкосновенно. (Еще одно доказательство нашего полусуверенитета.)
На заре Польской Народной Республики все мы подвергались социальному давлению, целью которого была ликвидация всех классовых различий, прежде всего материальная уравниловка, то есть равномерное распределение бедности. Мой отец, до войны инженер-предприниматель, теперь зарабатывал меньше, чем его рабочие на государственных стройках, которыми он руководил. Все были одеты бедно, а тех, кто сознательно выделялся, называли стилягами. Одежда лучшего качества, “заграничные тряпки”, не всегда отличалась вкусом, особенно если ее присылали недавно разбогатевшие родственники из-за океана. Экстравагантный внешний вид был предметом официальных нападок со стороны организованных дружин Союза польской молодежи. Стилягам силой обрезали волосы, уложенные в запрещенные тогда коки, срывали недозволенные галстуки в полоску и разноцветные носки, если они резали глаз “прогрессивным” ровесникам.
У интеллигенции это социальное давление вызывало протест, сопутствовавший моему взрослению и поэтому хорошо запомнившийся. Отличаться явно было нельзя, поэтому мы делали то, что никто не мог проконтролировать. В основном с помощью языка. Согласно общепринятому принципу воспитания детям не разрешено ругаться. Использование вульгаризмов – “привилегия” взрослых. В устах детей они шокируют, а чаще смешат, поскольку, произнося ругательные слова, дети, как правило, не понимают их значения, что создает комический эффект. В период созревания знание смысла “неприличных слов” подталкивает щеголять ими сначала среди ровесников – для демонстрации посвященности, а потом среди старших – в доказательство освобождения от авторитетов, которые обычно запрещают такие слова. Я стал свидетелем изменения отношения к вульгаризмам, произошедшего в моей интеллигентской среде. Интеллигент говорил “по-интеллигентски”, чтобы не быть “грубияном”. Если в старших классах у кого-нибудь вырывалось непарламентское выражение, друзья реагировали презрительно: “Вот ты и попался, сделали из тебя то, что хотели. Говоришь, как люмпен у пивного ларька”. Понятие “пивной ларек” представляло собой метафору социального падения, а в действительности это было место, где задавали тон пьяницы и где из-за отсутствия туалета пахло мочой.
Понимаю, что сейчас все это звучит неправдоподобно, поскольку за два прошедших десятилетия вульгаризмы распространились так, что по стилю речи порой уже не отличить пьянчужку от интеллигента. Публикация тайно записанных разговоров влиятельных лиц доказывает: произошли качественные изменения, и я могу сколько угодно выражать свое недовольство, но у меня нет шансов сделать так, чтобы наш язык вернулся к прежним классовым различиям.
Если то, что я пишу, когда-либо послужит историческим свидетельством, то для порядка нужно сделать оговорку, касающуюся артистических кругов. Тут вульгаризмы занимали особое положение с давних времен, им даже приписывалась некая разнузданная прелесть. Актер Густав Холубек был рафинированным интеллигентом, но, находясь в компании, смаковал слова, от которых у многих (в том числе у меня) вяли уши. И тем не менее, должен признать, что Холубек делал это очаровательно, прекрасно поставленным голосом, как бы жонглируя цитатами. Он сохранял достоинство.
“Жизнь с достоинством” – это ось всего, о чем я здесь пишу. И прежде чем продолжить рассуждения, приведу иллюстрацию из фильма “Скрытые сокровища”.
В ролях: Майя Коморовская и Агата Бузек.
[ ♦ “Скрытые сокровища”]
Париж. Площадь Согласия. В глубине кадра виден автобус, только что приехавший из Польши. Роза ждет Иолу: она вышла из автобуса с небольшой дорожной сумкой и оглядывается по сторонам. С облегчением замечает Розу. Вместе направляются в сторону ее дома.
Скромная квартира в парижской мансарде.
Иола смотрит в окно на крыши Парижа. С трудом скрывает волнение. Роза собирает на стол.
Роза. Не хочешь поспать после обеда?
Иола. Нет, жаль тратить жизнь на сон.
Розе нравится этот ответ. Она ставит на стол тарелки.
Иола. Скажите, почему вы пригласили меня?
Роза. Чтобы ты увидела Париж.
Иола без слов дает понять, что спрашивала не об этом.
Роза (догадливо). А, ты имеешь в виду не “зачем”, а “почему”? Нипочему. Молодым людям необходимо путешествовать, вот я и приглашаю. Раньше я работала на полной ставке, было трудно. Теперь легче. Впрочем, я и в Польшу ездила тогда редко и ненадолго. Здесь с работой все серьезно: нельзя, как у нас, просто брать отгулы.