Колдун на завтрак - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Белянин cтр.№ 15

— Ура-а-а!!! — дружным рёвом отозвалась погоня, и я ещё помню, как успел бросить на чёрта прощальный взгляд «на том свете рога поотшибаю», и буквально в тот же момент он улыбнулся и дунул…

Меня пушинкой сдуло с яра и после эффектного двойного переворота плюхнуло в прогретую за день донскую воду! Хорошо не в омут, утонул бы, как хомяк по весне! При полной форме, с оружием и в сапогах, даже из стремнины мне бы не удалось выгрести; по невероятно счастливому стечению обстоятельств я удачно бултыхнулся в относительное мелководье глубиной по горлышко и саженками в четыре взмаха добрался к отмели, где подоспевшие казаки наперебой протягивали мне руки:

— Вылезай, характерник! А мы тут чечена ловим, тока-тока на яру стоял и ровно сквозь землю провалился!

Отфыркиваясь, мокрый как мышь, я, слава богу, успел поймать мирно уплывающую по течению папаху и вышел к нашим:

— Прохора не видели?

— А то! Он, может, с часок тому назад с дозорным десятком в село возвращался. Навродь живы все, и коней цыганских взамен наших привели, и араба генеральского тоже, — чуть заискивающе пустился объяснять мне тот же самый герой, что недавно орал «в нагайки!». — Слышь, ты это, Иловайский, ты не… ну, про Ласку мою, да не про ту, что кобыла! Ты у себя там погадай где надо, может, ей оберег какой от кобелей-то станичных? Ну, не тех, что псы, а сам знаешь. Или там мне чё полезное травное пропить, чтоб её дитёнок в меня уродился, а?

Добрый у нас народ и к женским слабостям относится по-людски. Где-то слишком строго, где-то слишком мягко, но всё не как у простого народа на Руси. К примеру, крестьянам батюшка разводиться запрещает, а у нас, казаков, развод — обычное дело. Коли муж по два года в походах, а на казачке и хата, и дети, и скотина, и старики, и всё хозяйство, да у кого ж язык повернётся её осуждать за случайный бабий грех?

Ну вернётся муж с линии, соседских бабок наслушается, да и поучит блудную жену нагайкой уму-разуму. В том смысле, что, коли блудишь, так хвостом не верти, приличия соблюдай перед станицею, а в грешном деле казак и сам не святой. Мало ли чего по Европе, да Кавказу, да Азии полюбовно наследили, как от искушения убережёшься? Вот и подходи к жене по совести, а коли простить не можешь, так и разводись, а бабу зазря не мучь…

— Мальчик у неё будет, — не думая, ляпнул я. — Только рыжий. Захочешь жениться, так скажешь всем, что это в твоего деда.

— А ты откуда знаешь, чё дед мой рыжим был? — в очередной раз простодушно удивился хлопец.

Откуда, откуда… Понятия не имею.

Мне оставалось недоуменно передёрнуть плечами, подняться к яру, приветливо кивнуть всё ещё чего-то ожидающим крестьянам с граблями да вилами и, капая на ходу, устало двинуться в село на своих двоих.

Шёл медленно и рассеянно, голова была серьёзно занята вопросом той невероятной лёгкости, с которой чёрт избавил меня от чеченской наружности. Признаю его несомненную силу (недаром ведь говорится, что самый слабый из чертей способен когтем всю землю перевернуть!): меня-то он одним нечистым дуновением поганых уст с ног сбил, но меж тем… Дунуть дунул, но заклятие ведь не читал, да и в первый раз, когда на меня мой же денщик набросился, чёрт еврейский с меня личину снять не смог. Не сумел или не захотел? А ни то ни другое! Хотел он её снять, такая демонстрация «благорасположенности» — в его интересах, но не мог. И по одной лишь причине — до Дона далековато было! Как я мог забыть, что бегущая вода и лечит, и бережёт, и сглаз снимает. Потому её большинство нечисти избегать старается…

Решение-то самое простое, но в Оборотном городе для любого жителя почти невозможное. Могли бы расколдоваться те бедолаги, что Птицерухову поперёк дороги встали, если бы в речке или хоть в ручье искупались, смыли бы личину. Да только нечисть и под расстрелом мыться не заставишь! Для них даже греческое слово «гигиена» переводится как «самоубийствие», так что чего уж…

Зато теперь понятно, как украденным лошадям прежний вид вернуть — ополоснуть на Дону, и вся недолга. Так что службу я, как ни верти, исполнил, есть чем дядюшку порадовать. Думаю, более цыгане к нам конокрадить не полезут, а с колдуном ихним я ещё разберусь… Как бог свят, разберусь, обещаю! Он у меня по всему табору лбом блох бить будет, с разбегу!

Рыжий ординарец встретил меня на крылечке дядиной хаты тихо, приветливо, как покойника:

— Ты чё припёрся, Иловайский? Вона твой денщик доложился мне уже, что сгинул ты смертью безвременной от кинжала чеченца заезжего!

— Ну и? — мрачно фыркнул я.

— Ну и чего ты не как зарезанный, а как утопленный заявился? Непорядок будет…

— К дяде пропусти.

— К Василию Дмитревичу? — нагло улыбнулся он, хотя говорил всё ещё негромко, берёг горло. — Оно можно, конечно, ежели по служебному делу. А то ить генерал наш по племяннику своему шалопутному, героически погибшему, сейчас загорюет, негоже отвлекать-то…

— Затылок побереги, — недружелюбно посоветовал я, пытаясь его обойти.

— Да ты не спеши, хорунжий! Про тебя доложить али сам как есть заявишься, Василия Дмитревича подмоченным видом срамить? Дак я же по-доброму советую, попросохни, а то люди чё нито подумают про мокроштанность, чтоб тя-а-а… — Резко пытаясь меня удержать и неловко поскользнувшись на отлипшем от моего сапога комочке ила, ординарец рухнул навзничь, открыв мне затылком дверь!

— Ну предупреждал же…

— Чтоб ты… чтоб тебя… висельник, каторжник, разбойник…

— Благодарствую. — Я перешагнул через яростно булькающего ординарца и, быстро пройдя сени, без стука шагнул в горницу. Только бы Прохор не успел основательно наплести дяде о моей храброй кончине в кольце неумолимого врага, под грохот выстрелов, звон сабель и хищные оскалы длинных чеченских кинжалов! Да поздно…

— Не удержал Илюшеньку, не спас его душеньку. А какой был воин — силён да спокоен, росту высокого, глаз как у сокола, и храбр, и подвижен, и умом не обижен. За такого героя ещё рюмочку стоя! — донеслось до меня раскатистое Прохорово чтение, перемежаемое мелодичным звоном стеклянной посуды.

Похоже, меня начали поминать, не дождавшись официального уведомления о смерти, предъявления тела и хотя бы примерной даты похорон. Ну если этим двоим однополчанам дать волю, они ж себя слезами да водкой до сердечного приступа доведут. Нет уж, погодим с отпеваниями. Мне, конечно, очень лестно слышать о себе такие красивые отзывы и тёплые слова, но… фигу вам, я покуда живой!

— Разрешите. — Я толкнул дверь, не дождавшись ответа, и как можно эффектнее вошёл в горницу, гордо выпятив грудь в мокром кителе. — Ваше превосходительство, хорунжий Всевеликого войска донского, полка Иловайского 12-го, по вашему приказанию прибыл!

На меня никто не обратил внимания. Мой дядя, знаменитый генерал, увешанный наградами и регалиями, сидел на широкой оттоманке едва ли не в обнимку с моим суровым денщиком. У обоих в глазах стоят слёзы, физиономии уже красные, а на шатком столике покачивается прямоугольный штоф зеленоватого стекла с рельефными царскими орлами. Ещё два таких же, но пустых, уже стоят под оттоманкой…