– Что касается прапорщика Вязьмина – он арестован с партией контрабанды в особо крупном размере. Тянет тысяч на двадцать тугриков и лет на восемь. С заграничным паспортом на руках. Вне границ советского военного гарнизона. Свидетели, понятые – все имеется.
Капитан поднялся, демонстрируя неприступность.
– Или вы забыли, что все граждане СССР в нашей стране находятся под местной юрисдикцией согласно договору? Я проявил любезность – лично приехал и сообщил об инциденте. И вместо понимания встретил что? Какие-то претензии, оскорбления в адрес нашего народа… Значит, вызывать вас буду. К себе. Повестками. – Помолчал и добил: – На монгольском языке!
Пименов только глазами захлопал. Особист поднял руки ладонями вверх, будто сдаваясь:
– Погоди, Доржи! Давай разберемся…
Разговор неожиданно прервал Воробей, просунувший голову в дверь прокурорского кабинета:
– Уф, застал, слава Богу! – пропыхтел Лёха и вошел, не спрашивая разрешения. – Тут вам письмо, товарищ майор. Очень важное! Про убийство сержанта Ханина…
Монгольский мент хмыкнул:
– У вас тут прямо торжество социалистической законности, как я погляжу. Убийства, то-се… Не смею мешать. – и вышел, гордо задрав тонкий орлиный нос.
– Товарищ майор, письмо заберите! – заныл забытый всеми Воробей. – Я что, зря четыре километра бегом бежал, чтобы успеть?
– Бляха-муха, приплыли! – Пименов дочитал письмо, вскочил. – Глянь в окно: уехал Доржи?
Особист презрительно скривился:
– Не, колымага его не заводится. Капот открыл, репу чешет. А чего случилось?
– На Вязьмине этом, очень может быть, висит убийство и хищение оружия.
Мулин охнул и вслед за прокурором выскочил на улицу.
Однако никакие аргументы на монгольского милиционера не подействовали:
– Вопрос закрыт, ваш военнослужащий задержан за нарушение закона МНР. Пожалуйста, можете организовать запрос о его выдаче по официальным каналам.
Офицеры хмуро переглянулись и побрели обратно.
– Ребята! – позвал Доржи совсем другим тоном. Мулин и Пименов остановились, вопросительно глянули на монгола. – Ребята, помогите завести машину, а? – и достал из салона ручной стартер.
* * *
Доржи добрался до своего отделения поздно вечером. Вязьмин сидел один в «обезьяннике». Сотрудники норовили лишний раз пройти мимо, чтобы насладиться необычной картиной: русский за решеткой.
Капитан велел привести задержанного, предложил сигарету. Пётр хмуро отказался и заявил:
– Ничего говорить не буду. Консула зовите.
Доржи хмыкнул. Расстегнул молнию на изъятой серой спортивной сумке, заглянул внутрь. Наваленные кучей нитки речного жемчуга, продолговатого и неровного, напоминали клубок опарышей.
– Мда, тут целое состояние! За что тебе заплатили, прапорщик? За убитого пацана? Или за краденые автоматы? И самое интересное – кто?
Вязьмин сжался:
– Без консула отвечать не буду.
Монгол пожал плечами:
– Дело твое. Консул из Улан-Батора долго ехать будет, так что пока в нашей зоне посидишь, в штрафной одиночной камере. Двадцать километров отсюда. В отделении условий нет для такого опасного преступника-сбежишь еще. Так что, вызываем консула?
Прапорщик помотал головой:
– Вызывайте.
– Ну, как знаешь. Утром отвезем в одиночку. Руки покажи.
Надел наручники и отправил в «обезьянник».
* * *
Колонна, груженная кормами, двигалась медленно, нащупывая фарами верную дорогу в черноте монгольской ночи. В кабине одуряюще воняло выхлопными газами, плавали синие слои табачного дыма.
Жигалин поморщился:
– Ваня, что у тебя так выхлопом травит? Я же говорил: проверь выпускной коллектор.
– А че толку? Прокладка прогорела, а запасных нет. Ничего, потерпишь, – отмахнулся Ершов.
– Давай хоть курить поменьше, а то вообще дышать нечем.
– Ишь ты, балованный! Черт, движок плохо тянет!
– Ты, Ершов, вообще за агрегатом не следишь. Болт на него забил.
– Да осталось полгода потерпеть, а там – домой. Сдам тачку «духу» – вот он пусть и чинит.
Начался длинный «тягун» – подъем в гору. Колонна вытягивалась в небо, моргая красными огоньками «габаритов».
Ершов остановил грузовик, чтобы увеличить дистанцию до переднего: не дай бог заглохнет на круче да покатится назад. Повернул ключ зажигания, выключая мотор.
Слева взревело – «зилок» обогнала крайняя машина в колонне, пошла на подъем. Ванька заматерился:
– Вот, тля, Алихану не терпится! Куда гонит, балбес?
– Последним ехать не хочет, – усмехнулся Димка. – Давай, трогай.
Надрывно завизжал стартер.
Ершов покачал педалью газа, снова повернул ключ.
– Вж-ж-ж-ж! Вж-ж-зы-зы-зы! – еще и еще раз.
Жигалин не вытерпел, заругался:
– Блин, и аккумулятор у тебя дохлый! Хватит – посадишь совсем, дай отдохнуть ему. И свет выруби.
– Рот закрой, умник. Сам знаю.
Щелкнул тумблер. Длинные желтые языки света исчезли, юркнули обратно в фары. В кабину забралась тишина, только по-комариному поныла под капотом какая-то шестеренка да булькнуло что-то в радиаторе. Потрескивало на морозе железо.
Димке вдруг стало так хорошо в этой тишине, в прокуренной кабине. Не хотелось никуда ехать, а просто стоять в огромной пустой степи и не думать ни о чем.
Ванька, видимо, испытывал что-то подобное. Сидел, молчал. Наконец, очнулся, завозился с замком зажигания. Стартер захлебывался, не схватывал, каждый раз визжа все жалобней и короче. Наконец, сдох окончательно.
Димка, наконец, вздохнул, отгоняя наваждение, сказал ругающемуся шепотом Ваньке:
– Кривой стартер доставай. Крутить будем.
Вылезли из кабины – мороз сразу ударил в лицо, полез под шинель. Пока Ершов громыхал железками в ящиках для запасных частей, Дима смотрел на небо. Там висели огромные, не видные в гарнизоне звезды. Подошел Иван, стуча зубами от холода и нервяка одновременно:
– Все, капец! Нет рукоятки.
– Блин, ты когда ее проверял?
– Не помню. Осенью вроде была. Полезли в машину – дубак страшный. Димка понимал, что надо что-то предпринимать: в кабину уже забирался мороз, разрисовывал инеем стекла. Но беззвучная громада степи внушала спокойствие и даже симпатию к некузявому Ершову и к обессилевшему «зилку», ругаться совершенно не хотелось.
– Чего делать-то будем, а? Замерзнем на хрен. А, Дим?
– Давай поедим. Где там сухпай у тебя припрятан?