Наказание было жестоким, особенно если учесть, что у Савченко был тридцать девятый размер, а весил он чуть больше полуцентнера. Шаги получались двойными: сначала Олег шел внутри ботинок, а потом вместе с ними.
Кряхтя под тяжестью каски и плакатов, новоиспечённый руководитель добрёл до третьего цеха, медленно переставляя конечности и заранее рассчитывая радиусы поворотов. От периодических сотрясений крепление каски ослабло, козырек обрушился вниз и сбил с носа очки.
Внезапно ослепший, Савченко в ужасе попытался затормозить, но не смог преодолеть инерцию и грохнул ботинком по упавшим очкам, превращая их в кашу из стеклянной и пластмассовой крошки.
Катастрофа. Мир превратился в хоровод мельтешащих цветных пятен.
Однако дело есть дело. Савченко по памяти продолжил нелегкий путь, вполз в цех и начал на ощупь развешивать плакаты, используя любую плоскую поверхность.
Приятное чувство выполненного долга заглушило горечь от потери любимых очков. Савченко важно прогулялся по цехам, поминутно спотыкаясь и делая замечания по поводу соблюдения техники безопасности встречным мутным силуэтам. С особым интересом рабочие наблюдали его пылкий монолог, обращенный к кислородным баллонам. Баллоны стыдливо молчали.
В кабинетике Савченко нашел старые запасные очки, когда его вызвали к директору.
* * *
Никитич был явно не в духе.
– Слышь, ты, безопасность труда. Тебя не клоуном назначили, а начальником отдела. Что за хрень ты в третьем цеху устроил?
– Ну как, Валерий Никитич, я плакаты развесил…
– Урод! Ты их читал? Или, как ботинки свои, у армян купил не глядя? Чё сопишь?
Никитич ткнул в кучу сваленных в углу кабинета плакатов.
– «Густо смазывайте вазелином соски», «Лично проверяй отсос аппарата». Блядь, это плакаты для операторов машинного доения! Щас ты у меня отсосешь из аппарата, соски смазать не успеешь! Мне план выполнять надо, а у меня вальцовщики по цеху валяются, ржут и ножками сучат! Уёбок! Лучше бы ты сгнил в гандоне на помойке! Почему твоя мама аборт не сделала, а?..
* * *
Раздавленный, униженный Савченко, всего лишь сутки побывший начальником отдела, тащился к трамвайной остановке. Слёзы обиды текли по впалым щекам.
– Мамочка, смотри! Клоун из Макдоналдса!
Лица уставших, пропитанных мерзким зимним питерским дождём людей разглаживались, освещались счастливыми детскими улыбками.
По городу брёл тщедушный человечек в гигантских оранжевых говнодавах. Щёки были украшены потёками красной краски. Нелепую фигурку венчала ярко-жёлтая каска с расплывающейся кривой надписью «Без. Тру. С.О.В.».
Октябрь 2006 г.
Дороги, которые…
… Рев автомобильного клаксона был похож одновременно на пароходный гудок и любовный стон лося в период гона. Он бился в стены тесного панельного двора, расшвыривал помоечных голубей и вызывал у комнатных собачек непроизвольную дефекацию. Жуткие трубящие звуки неожиданно складывались в веселенький хохляцкий мотив.
Ти ж мене пiдманула, ти ж мене пiдвела.
Ти ж мене, молодого, з ума розуму звела…
Марат пробкой вылетел из сладкого сна, таращась на красноглазые электронные часы.
– Ёкарный бабай! Пять утра!
В одних трусах выскочил на открытый по случаю летнего времени балкон.
Под окном стоял роскошный «камаз». Многочисленные зеркала заднего вида, понатыканные в самых неожиданных местах, противотуманные фары и фары над лобовым стеклом, самодельные брызговики с приклепанными буквами надписи «Хрен догонишь!»… У кричаще раскрашенной в цвета армянского флага кабины приветливо махал рукой лыбящийся небритый брюнет в одних шортах, смущая прилипших к окнам разбуженных домохозяек могучим волосатым торсом.
Марат перегнулся через балкон:
– Карапет! С ума сошёл?! Всех перебудишь! Откуда ты взялся в такую рань?
– Вылезай, Марат-джан! На завод поедем, товар брать буду. Только шампусик домой забери.
Карапет Мамикян кивнул на стоящий у поребрика картонный ящик с бутылками роскошного красного шампанского Артёмовского завода…
Марат ушёл в ванную, бормоча:
– Взяткодатель хренов, опять припёрся ни свет, ни заря…
Солнце на бледно-голубом питерском небе набирало силу, обещая очередной жаркий июльский день 1995-го года…
* * *
Кабина у мамикяновского «камаза» вся украшена какими-то висюльками из бахромы, ковриками, наклейками. Из спальника свешивается край атласного одеяла, занавеска с пышной украинской вышивкой…
На утренних улицах пустынно – только редкие поливальные машины да хлебовозки. Пару раз встретились тонированные во тьму «бэхи» – братва возвращается после ночных гулянок. Или после «работы». А может, после гулянки по случаю успешно сделанной работы, кто же их знает…
Карапет ведёт «камаз» лихо, ловко маневрируя на узких улицах Петроградки и игнорируя запрещающие знаки. Марат, вцепившись в торпеду, умоляет:
– Каро, не гони ты так. На ментов нарвемся – не отплюешься.
– Не ссы, Марат, Гошу они не догонят, ха-ха-ха! Зря я, что ли, мастер спорта? А поймают – откуплюсь, я парнишка небедный!
– Хвастун ты, Каро. А какого ещё Гошу они не догонят?
– У хорошей машины, как у коня, имя должно быть.
Каро после дембеля поработал водителем – испытателем на заводе в Набережных Челнах, потом всерьез занимался автоспортом. Чего – то там не заладилось у него в команде «Камаз – мастер», и теперь вместо соперников по ралли «Париж – Дакар» он вводит в ступор сотрудников правоохранительных органов на просторах бывшего Союза…
– Карапет, а чего у тебя украинская песня стоит на гудке, а не армянская?
– Нравится? Сто баксов такой сигнал стоил мне.
– Сто баксов – деньги немалые. А музыка понравилась, если бы громкостью преждевременные роды не вызывала в предрассветные часы, причем и у мужиков тоже. Так как насчет фольклорных предпочтений?
Мамикян по-еврейски отвечает вопросом на вопрос:
– А вот ты сам какой национальности, Марат?
– Чего спрашиваешь, если знаешь? Татарин я. Ленинградский.
– А жена у тебя кто?
– Какая разница? Русская.
– Так вот, братан, запомни одну умную вещь. Нация определяется тем, кто у тебя жена. Потому что она кормит тебя, и дом держит так, как в её народе принято. И дети твои ещё внутри у мамы её язык слышат и родным признают. Так что ты – русский, а я – украинец, понял? И моей Ганночки вареники мне уже давно долму заменили.
… До питерского фольгопрокатного завода на Пряжке с Комендантского долетели за полчаса.