– Обокрали? – отчего-то с радостным энтузиазмом продолжила она расспросы, хотя и без меня у горгоны было дел по горло.
– Не то, чтобы, – замялся я в ответ.
– С ментами сцепился, – она не спрашивала, а утверждала, как второй возможный факт.
– Так, повздорил, – я уклончиво подтвердил. Мне показалось, что это почти правда или близко около нее.
Горгулья ушла. Но может, и не горгулья. Горгулья бы не подала. Умученная жизнью девчоночка – была бы красавица, нашла бы мужа, или на худой конец «спонсора». А так. Круть-верть целыми сутками среди отъезжающих и провожающих, толкотища и смердящая духота, мат-перемат, белый свет возненавидишь, не то, что род людской.
Я благодарно съел колбасу. В один присест. Потом не спеша принялся за пиво. Теплое выдохшееся пиво, какая гастрономическая пакость поспорит с ним в омерзительности? Разве замороженная соленая вобла. Но пиво расслабило меня. До стадии спокойного соображения. Вернуло способность разлагать на составляющие сложившуюся ситуацию.
Вообще-то мне повезло. Все могло быть значительно хуже. Потому что, ведь не знаешь наперед, как поведешь себя в критическую минуту. Потому что, все эти минуты разные. Не доверься я инстинкту, вдруг бы смалодушничал и решился на переговоры, кто пришел и зачем, и за мной ли? На переговоры с механическими существами, запрограммированными отнюдь не на человеческую речь, а на звериное действие. И не было бы мне спасения. Скорее всего. Потому что, прозвучал выстрел вслед. Главное же мое везение – что случился вовремя Виталий Петрович, что я знал свое вероятное будущее заранее, и потому не растерялся. Не то, еще бы вообразил – вот, к Лидке зашли старые друзья, а хозяйки-то нет дома. Если у меня ключи, то почему бы и другим не иметь? И попался бы, попался. Сырой, свежий лопух.
Чудо, стечение обстоятельств, называйте, как хотите. Но в тот вечер я впервые прожил не свою жизнь. Хотя произошедшее со мной не казалось мне странным. Напротив, странно было то, что, существуя в лавинообразном беспорядке девяностых годов, от первого до последнего, я умудрился до сих пор никуда не вляпаться, не ввязаться ни во что криминальное, а ведь сплошь и рядом! Должно было когда-нибудь достаться и на мою голову. И досталось под занавес. По самое «не могу». И все равно кто-нибудь назвал бы мое спасение чудесным, а человек наивный приплел бы наверняка ангела-хранителя. Но никакого ангела не было. Только естественный набор вероятностей, который, кстати сказать, не столь уж велик.
Мысли мои потекли в сторону. Но это была важная сторона. Иначе я не стал бы рассказывать, опустил, как несущественную деталь. Но именно эти воспоминания и мысли определили мои дальнейшие поступки и побуждения. И я сделал вскоре нужный следующий шаг для понимания истинной сути событий, которые завертелись, будто огненное колесо, вокруг стационара № 3,14… в периоде. А вспомнил я Гумусова Дениса Юрьевича, нашего пациента, которого все называли Гуси-Лебеди. Не столько из-за его истории, сколько из-за того фундаментального труда, над которым он корпел все свободные часы напролет, очень интересного и объемного труда, из которого я читал несколько ключевых мест. Но я расскажу все по порядку, как это виделось тогда мне.
ДА, БОГА НЕТ!
Кем именно был Денис Юрьевич в прежней своей жизни, я не выяснил точно. Хотя дело представлялось плевым. При самом пустяковом интересе, казалось, загляни в историю болезни или в «сопроводиловку», Сезам и откроется. В общем, не бином Ньютона. И Гуси-Лебеди был отнюдь не Мотя. То есть, пациент с вполне внятной биографией. Но в том-то и заключалась настоящая каверза, что биография его, записанная казенно-уныло, по сути, оказалась антибиографией. Полным ее личностным отсутствием.
Закончил он какой-то невразумительный институт. Мясомолочной промышленности, кажется. Из тех запасных аэродромов, куда устремляются провинциалы, провалившиеся в перворазрядные столичные вузы. Закончил, получил распределение в Новодвинск, городишко Архангельской области. В столице остаться ему не было никакой возможности, но Гумусов вроде бы и не стремился. Сидел в рядовой заготконторе, ему шел стаж и северная надбавка. Женился, потом развелся, квартиру оставил жене, детей у него не народилось. Здесь и заканчивалась его скучная, обывательская судьба. Стандартная, как агитационный стенд ОСВОДа. А дальше, спустя добрый десяток лет на излете восьмидесятых, словно бы произошел перелом. Словно бы далее уже писалась история совсем иного человека. Ничуть не похожего на служащего не пойми кем, заштатного, второстепенного учреждения. Невесть каким ветром, но Денис Юрьевич вдруг объявил себя в Вильнюсе, во время известных событий, националистических или освободительно-патриотических, с какого угла взглянуть. По словам самого Гумусова, ему было прозрение. Какого рода, об этом он умалчивал, дескать, не имеет отношения к делу. А дела его вышли скорбными. Потому что в Вильнюс Денис Юрьевич приехал не просто, как созерцатель событий, никаким краем его непосредственно не касавшихся. Хотя в те годы вихрь перемен подхватывал и всасывал в свою роковую воронку очень разных и очень уравновешенных людей. Будто кто-то отпустил невидимый стопор, и понесло.
Только вот Дениса Юрьевича Гумусова понесло совсем не туда. Он не имел политической или сочувствующей программы, даже не выступал за или против. Когда его сцапали у телецентра, скорее превентивным образом, чем за реальные проступки, то в первые часы не разобрались. Что за птица такая? То ли агитатор, то ли самодельный проповедник, то ли засланный наблюдатель. Пусть посидит пока. Лишь на следующий день дознаватель пришел к неутешительному выводу, что имеет дело скорее с ума сшедшим или съехавшим, хотя и не ясно до конца, на какой почве.
Ибо Гумусов нес какую-то белиберду. Связную, занятную, но не от мира сего. В частности, он заявил, вполне добровольно и с охотой помогая следствию, ужасающую по содержанию вещь. Свободная совесть выйдет вам боком, если не возьмете дело в свои руки. Иначе будет поздно и в dies irae, в день гнева, пойдет прахом вся держава. То есть, попросту советовал работникам органов возглавить бунт. Еще ни о какой свободной совести и не помышляли, так, едва приоткрылся «заманухой» западный волчий капкан. Речь его всем заинтересованным и ответственным лицам показалась сущим бредом. Он толковал им о законах цепной реакции и выборочных совпадениях, о степенях социальной энтропии и об иерархии вынужденно усиленного порядка, языком недоступным и непонятным. Будто бы в истории всегда были, есть и будут события-переключатели. До них еще можно свернуть направо или налево, но после них – только назад и в ноль. Вильнюсским выступлениям он определял именно подобную ключевую роль. А если таких ключей сразу два или три? Понимают они, как важно, чтобы хоть один сработал верно? Они не понимали. И это было немудрено.
Потому что Денис Юрьевич забыл или не знал золотое правило. Инверсия хороша, как прием в литературе. «Лето было жарким». С перестановкой «Жарким было лето». Главное подчеркнуто, значимая цель достигнута. Все довольны, особенно автор. Но в жизни инверсия бесполезна и даже опасна. Нельзя пускать с крутой горы вагоны впереди паровоза. Нельзя доказывать последствия завтрашнего дня, не разъяснив ошибок сегодняшнего. Гумусов начал с будущего, тогда еще далекого, как бы считая других не глупей себя. Очередная, пропавшая даром ошибка.