Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше | Валерий Есенков | страница 66 | LoveRead.ec

Граф Антуан де Сартин превосходно знает всю подноготную обоих участников свары и потому нисколько не верит своему – комиссару, а отдает приказ незамедлительно снять официальные показания с герцога. Герцог, должно быть, очухался, сообразил, что нагородил подвигов не совсем ординарного свойства, и без малейшего зазрения совести сваливает всю вину на своего безвинно пострадавшего друга, на разные лады повторяя во время допроса, что этот Карон сам пригласил его к себе отобедать, то есть излагает одну часть происшествия и вероломно утаивает другую.

Однако Сартина такого рода уловками не проведешь. Он легко угадывает суть происшествия, даже не прибегая к показаниям другой стороны, распевающей в эти часы сегидильи, таким способом обеспечивая возможность и комедию почитать, и аплодисменты сорвать, и на арфе сыграть.

Сартин начинает действовать без промедления. Первым делом он решает как можно скорей ударить из Парижа актрису Менар, справедливо предполагая, что без яблока раздора станет невозможен и сам раздор. Операция исчезновения поручается аббату Дюге, протоиерею монастыря Нотр Дам де Пари, не избегающему, по примеру многих священнослужителей, удобного случая оказать посильную помощь полиции. Аббат Дюге исполняет поручение с ловкостью и поспешностью, которые нельзя не назвать исключительными. Не успевает Пьер Огюстен воротиться домой после прекрасно проведенного вечера, устроенного, со вкусом и мило, генеральным откупщиком, как ему вручают письмо, подписанное актрисой Менар:

«Мсье, несмотря на все свидетельства доброты, выказанной Вами ко мне, Ваше покровительство и обещанную защиту, не могу скрыть от Вас моих опасений и слез; характер буйного человека, которого я бегу, слишком хорошо Вам известен, чтобы не внушать страха за будущее. Чтобы спасти себя и его от исступления ревности, я окончательно решила уйти в монастырь. Где бы я ни нашла убежище, я буду иметь честь Вас об этом уведомить. Осмеливаюсь умолять Вас, чтобы это осталось тайной от него, я присоединю это неоценимое благодеяние к той благодарности, которой я уже прониклась к Вам за предложенную помощь; я настолько ан неё уповаю, что уже договорилась, ссылаясь на Ваше имя и на Ваш авторитет, поместить свою дочь в монастырь Сретения Господня, куда сегодня вечером мсье аббат Дюге доставил мне удовольствие её отвести. Благоволите, мсье, защитить мать и дитя, которые, кроме Господа Бога, питают лишь к Вам одному полное доверие, не имеющего себе равного ни в чем, кроме чувства глубочайшего почтения…»

Двенадцатого февраля, как будто затем, чтобы недвусмысленно показать, на чьей он в этой дурацкой истории стороне, Сартин подписывает официальное разрешение на постановку «Севильского цирюльника», уже объявленную во Французской комедии. Пятнадцатого февраля он получает обстоятельный отчет исполнительного аббата Дюге, который в порыве усердия несколько перепутывает обращение к шефу полиции с обращением к своему кардиналу:

«Монсеньер, после свидания с Вами я отправился в монастырь Сретения Господня, чтобы удостовериться в соответствии с Вашим приказанием, можно ли найти там приют для матери и ребенка. Я имею в виду мадам Менар и малютку, которых уже привозил в этот монастырь в четверг вечером, как я имел честь Вас уведомить в прошлую субботу. Тогда мне не удалось ничего добиться; там совершенно не было места – с Вашей рекомендацией и при добром расположении мадам настоятельницы к этой девице её там, разумеется, хорошо бы приняли, если такое место бы оказалось. Потерпев неудачу, я вернулся в монастырь Кордельерок на улице де л’Урсен, в предместье Сен-Марсо, и после множества расспросов, от которых я уклонялся и увертывался, как мог, вчера, в воскресенье утром, мне в соответствии с моей просьбой прислали согласие на прием, исходя из чего сегодня после одиннадцати я проводил мадам Менар в вышеозначенный монастырь Кордельерок. Осмелюсь ли признаться Вам, монсеньер? Будучи невольно втянут в эту катастрофу, которая может иметь весьма печальные последствия, и наслышанный более, чем мне бы хотелось, о насильственных намерениях того, кого бежит мадам Менар, я весьма страшусь за себя самого, опасаясь, как мое чрезмерно доброе сердце не навлекло на меня в связи с этим весьма неласковых поношений…»

Тут вполне серьезно перетрусивший пастырь останавливается на какое-то время, приобадривается и испрашивает аудиенцию у префекта полиции, чтобы завершить скандальное дело несчастной актрисы, спасаемой таким высоким лицом от кулаков взбесившегося любовника:

«Мадам Менар поручила мне сообщить Вам некоторые другие подробности, которые касаются до неё; их невозможно доверить письму; уже и это слишком докучливо. Если то, что до неё относится в этом происшествии, Вам достаточно интересно, чтобы я мог позволить себе говорить с Вами о ней, благоволите назначить время, когда я бы мог удовлетворить Ваше желание. Покорный Вашему указу, я пойду навстречу тому особому доверию, которым она ко мне прониклась. Да будет дано моим слабым силам, не скомпрометировав себя, смягчить её горести! Остаюсь, мсье, со всем уважением Вашим нижайшим и покорнейшим слугой…»

Кажется, можно вздохнуть с облегчением. Привлеченный к дознанию герцог де Шон успокаивается, сообразив, по всей вероятности, что с могущественным префектом полиции и даже сиятельным герцогам не рекомендуется понапрасну шутить. На несколько дней он оставляет Пьера Огюстена в покое, не врывается в его законом не охраняемый дом, не ловит в суде, где его всего вернее можно поймать, не мечется в поисках внезапно исчезнувшей, столь пылко любимой актрисы Менар и не берет приступом монастырь Кордельерок, укрывший её, тем более не причиняет никакого вреда услужливо-расторопному аббату Дюге. О такого рода подвигах герцога нигде не слыхать.

Однако кому-то благоразумное бездействие буйного герцога очень не по душе. Кто-то снова подкарауливает его и снова науськивает на вчерашнего закадычного друга, причем точно указывает, где его в эту минуту можно застать: на репетиции во Французской комедии. Взбесить герцога де Шона не стоит труда. Вновь придя в слепящую ярость, уже ничего не разбирая кругом, он врывается в фойе прославленного театра. Ему не везет. Вместо автора репетируемой комедии, которая готовится точно комета ворваться в бессмертие, он, в какой уже раз, наскакивает на безвинного Гюдена де ла Бренельри. Схватив за руку многострадального лирического поэта, затрепетавшего в паническом ужасе, герцог гремит, не соображаясь с местом, в которое ярость его завлекла:

– Скажите вашему другу, что я прикончу его там, где встречу!

Собственно, герцог плохо соображает, что и зачем он несет, поскольку имеет тысячи случаев действительно встретить и в самом деле попытаться прикончить с соблюдением всех правил слишком распространенного искусства дуэли, если, конечно, не знает, с каким удивительным мастерством этим немилосердным искусством владеет Пьер Огюстен. Прокричав эту дичь, он выпускает руку Гюдена де ла Бренельри. Гюден де ла Бренельри опрометью кидается за кулисы и строчит своему другу записку, предупреждая о том, что бешеный бык снова вырвался на свободу и угрожает ему.

Слух о скандале во Французской комедии мгновенно распространяется по Парижу. На этот раз уладить эту слишком глупую и слишком затянувшуюся историю берется герцог де Лаврильер. Министр двора приглашает Пьера Огюстена к себе в кабинет и дружеским тоном советует куда-нибудь удалиться на несколько дней, хотя бы в деревню, отдохнуть от сует и заодно проверить счета. Пьер Огюстен с достоинством возражает: его чести будет нанесен громадный ущерб, если он станет уклоняться от вызова на дуэль, поскольку его вызывает герцог де Шон. Министр двора, отлично понимающий все эти тонкости, соглашается с ним и отправляет своего подчиненного под домашний арест, вероятно, рассчитывая на то, что удаление соперника вслед за любовницей утихомирит беспокойного сына славной фамилии, при этом он обещает доложить эту историю королю, который найдет способ прекратить этот неприличный скандал.