Тем не менее, попытки сбыть нашу продукцию оказались успешными. Через месяц производство уже не справлялось со сбытом. Пришлось придумать технические ухищрения, позволившие повысить производительность.
Моя итальянская подруга едва не прыгала от восторга, считая доход. Но, чем дольше я с нею жил, тем больше настораживало меня то, что всеми деньгами она распоряжается по своему усмотрению. Нет, я не могу сказать, что она жадничала и экономила на мне. Наоборот, она покупала мне одежду, которую я не мог себе позволить даже в самые лучшие времена. И кормила меня она весьма неплохо. Но наличность на руки практически не давала.
Если разобраться, при жизни на полном обеспечении живые деньги мне и не были нужны. Но в этом чувствовалось ущемление свободы. Ведь, если бы я был у нее просто наемным работником, то она должна была платить мне зарплату. Разумеется, крыша над головой, питание и одежда чего-то стоят. Но не всю сумму оплаты моего труда.
Во время одного из ужинов с традиционной бутылкой вина я попытался осторожно поднять этот вопрос.
– А зачем тебе деньги? – простодушно спросила Перла.
Признаться, вопрос прозвучал настолько неожиданно, что я не сразу нашелся, что ответить.
– Ну, машину мне надо отремонтировать, – неуверенно произнес я.
– Зачем тебе ее ремонтировать? Сейчас еще пару месяцев поработаем, и новую тебе купим.
Сказать было нечего. Да и бесполезно. До меня дошло, что эта денежная политика преследует одну цель – сделать так, чтобы я был полностью зависим от нее.
Но деньги мне на самом деле были крайне необходимы. Просто не мог назвать истинную причину. Свою поездку на Шпицберген я не отменил. Просто решил сдвинуть на год. Тех денег, которыми я располагал, на все могло не хватить, и я планировал за оставшееся время еще хоть немного заработать. Но теперь чувствовал, что моим планам не суждено было сбыться.
Еще не нравилось, что Перла, если и не запрещала напрямую общаться с моим другом Саней, то каждый раз, когда я собирался к нему в гости, всем своим видом демонстрировала свое неудовольствие.
Но расхождения по финансовым вопросам и в отношении моего общения с друзьями были не единственными. Меня иногда просто бесила ограниченность моей итальянской подруги. Казалось, ей нет абсолютно никакого дела до того, что вообще происходит в мире. Самым любимым ее занятием было смотреть глупые телешоу. Ну и, разумеется, походы по магазинам. Я подозреваю, что если бы попробовал заговорить с ней о судьбах человечества, то, скорее всего, она отвела бы меня к психиатру. Возможно, я слишком многого хочу от женщин. Я бы мог смириться и решить, что женщины – это такие примитивные существа, которым кроме развлечений ничего не нужно, и их задача – создавать уют в доме и рожать детей. Мог бы, если бы не имел примера в виде Машуни и Катерины. Особенно Катерины, которая оказалась готова рискнуть жизнью ради науки.
Хуже всего было то, что я стал замечать, что такое растительное существование мне иногда нравится. Отсутствие необходимости напрягать голову имеет свои приятные черты. Я чувствовал, что это болото меня затягивает. Наверное, это как алкоголизм или наркомания, когда незаметно втягиваешься, а потом из ловушки уже не выбраться.
Чем дольше я находился в Италии, тем сильнее итальянцы мне начинали казаться ненастоящими. Как персонажи не слишком хорошо написанной и отрежиссированной пьесы. Я пытался понять, чего в них было такое, что могло бы вызвать у меня подобные ассоциации. Наконец, понял. Это из-за их инфантильности. Они вели себя, как большие дети.
Нормальный русский человек подспудно всегда помнит о смерти. Скорее всего, именно этим и вызываются те душевные метания, которые иностранцы окрестили «загадочной русской душой». Итальянцы жили так, будто всерьез считали себя бессмертными. И им в голову никогда не мог прийти вопрос: «А зачем, вообще, я живу, зарабатываю деньги, строю карьеру, если все равно все умрут, и я в том числе?».
И, насколько я мог судить, это касалось не только жителей данной страны. Плотно общаясь во флорентийском университете с представителями других народов, я понял, что такой менталитет характерен для западного человека вообще. И та разница в мировоззрении, которая поначалу не ощущалась, сейчас, после трех лет жизни здесь, начала превращаться в пропасть.
Перла, с этой точки зрения, была типичной итальянкой. И я опасался, что еще несколько месяцев жизни с ней сделают меня похожим на нее.
Через четыре месяца жизни с Перлой я понял, что или уйду от нее сейчас, или завязну в этом болоте навсегда. Решиться на такой шаг было непросто. И дело не в перспективе оказаться на улице. Мне тяжело было причинить боль моей итальянской подруге. Не знаю, можно ли было назвать любовью то, что она ко мне испытывала. Разные «сюси-пуси» не в счет, потому что, насколько я понял, среди итальянцев так принято. Тут даже мужики сюсюкают. Но она ведь реально заботилась обо мне – дарила подарки, покупала шмотки, вкусно кормила. Во время походов по шмоточным магазинам все время пыталась мне купить даже больше, чем себе. В этом ее приходилось даже останавливать.
Пошла уже осень, когда я твердо решил ехать на Северную Базу, несмотря на риск оказаться там на морозе в холодной бытовке. Прийти к такому решению было непросто, но тянуть дальше было уже нельзя. Лучше в октябре, чем в ноябре или, не дай Бог, декабре. Чем дальше, тем холоднее. А ждать до следующего лета было опасно. Я чувствовал, что с каждым месяцем становлюсь все больше похожим на стандартного итальянского обывателя.
Давным-давно в детстве я читал сказку про Незнайку, который попал на Луну и оказался там на Дурацком острове, где люди под действием вредного воздуха и искусственно навязываемых развлечений превращались в баранов. Этот процесс проходил постепенно и незаметно для превращаемого. Поначалу оттуда даже пытались сбежать, но потом привыкали и входили во вкус к праздной и беззаботной жизни. И не замечали, как у них потихоньку отрастали копытца и рожки. Вот и я опасался, что через год сам превращусь в такого барана.
Естественно, Перле я не стал говорить, что покидаю ее насовсем. Сказал, что заболел отец, и мне надо срочно улетать в Москву. Она не стала отговаривать, даже предложила денег на дорогу. Честно сказать, перед тем, как отказаться от денег, немного колебался. Но, в конце концов, решил, что лучше пусть обо мне у нее останутся воспоминания, как об истинном джентльмене. Тем более, что я и в самом деле собирался ехать через Москву, чтобы снять деньги со своего российского счета. А брать у женщины тысячу евро, когда у тебя на счету без малого полтинник – это просто крохоборство.
Позвонил Сане, сказал, что уезжаю в Москву на месяц-полтора, попросил держать пока мои вещи. Потом купил билет до Москвы. Взял себе неделю на то, чтобы устроить здесь все дела. Съездил к Дому, взломал дверь в сарайчик, забрал все оборудование, предназначенное для Северной Базы, и загрузил его в контейнер, который привезла машина транспортной компании. Этот контейнер теперь должен был ехать до самого Лонгйира.
Отправив машину с оборудованием, подошел к своей бедной «Альфочке», сиротливо прижавшейся к забору. Погладил ее по выглянувшему из-под тента красному боку, потом поправил тент и дополнительно подвязал его веревками с нескольких сторон. Взгляд скользнул вверх по склону и задержался на винограднике. Тяжелые гроздья гнули плети к земле. Хороший в этом году урожай. Надо будет позвонить Управдому – сказать, чтобы нанял кого-нибудь собрать. Слава Богу, кусты не опечатали.