В расцвете рыцарства - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Мэйджор, Роберт Нельсон Стивенс cтр.№ 38

Во втором акте Гель должен был переменить платье и играть роль одного из придворных на сцене. Как только он вышел из-за кулис, он первым долгом взглянул на свою красавицу, но, увы, она снова надела черную бархатную маску.

Вернувшись в актерскую, он должен был приклеить себе теперь седую бороду, чтобы изображать престарелого царедворца в сцене, где давалось театральное представление, устроенное Гамлетом. Важно выступая в свите короля под звуки труб и барабанов, он снова увидел, что красавица его все еще в маске. Но на этот раз он не мог смотреть на нее, так как должен был смотреть то на короля и королеву, то на мимических актеров в глубине сцены.

Когда окончилась эта сцена и актеры очутились за кулисами, они невольно стали обмениваться впечатлениями. Один заметил:

– Публике, по-видимому, понравилось наше представление; как она кричала, когда король бросился бежать в ужасе!

– Ну, шум еще ничего не значит, – возразил другой, – гораздо важнее то, что все они притихли и слушали почти всю сцену молча; небось когда играли Гамлета – Тома Кида, наверное, этого не было.

– Посмотрим, удастся ли еще конец, – заметил тихо Шекспир, но на лице его играла довольная улыбка.

Гель Мерриот нацепил опять свои усы и облекся в одежду Лаэрта с твердым намерением способствовать успеху пьесы. Следующая затем сцена, где он должен был потребовать от короля удовлетворения за смерть отца, узнать о том, что сестра его сошла с ума, – эта сцена должна была дать ему возможность доказать Шекспиру, что не ошибся, выбрав его для такой ответственной роли; она должна была послужить первым шагом к блестящей карьере, которая дала бы ему возможность встать на одну доску с богатой аристократкой. Может быть, она принадлежала к числу тех, которые пользовались привилегией присутствовать на рождественских придворных представлениях. Если бы ему удалось заслужить ее внимание в первый же раз, как актеры обер-гофмейстера будут играть при дворе, и составить себе такое же состояние, как Аллейн и другие актеры, он смело мог бы рассчитывать на то, что будет ей равен по богатству и происхождению. Все это промелькнуло в его голове как молния.

Он стоял, погруженный в раздумье, в углу актерской и, подобно Бёрбеджу, старался сосредоточиться на своей роли, отгоняя актеров, подходивших к нему поболтать. Везде раздавались шутки и смех, слышались разговоры, все сидели на столах, стульях и креслах и даже на шкафах, так как все это было приготовлено для предстоящей сцены; в те времена в театре употреблялись не только костюмы и грим, но также декорации и обстановка. Наконец настала минута выхода на сцену. Гель был совершенно готов и вошел в свою роль; когда он услышал реплику, вызывавшую его на сцену, он быстро выскочил из-за кулис и с таким жаром воскликнул: «Где король?» – что публика примолкла, даже все сидевшие около сцены франты на минуту прекратили свой разговор.

Приказав своим датчанам отойти немного назад, Гель снова обернулся к королю и бросил быстрый взгляд на интересовавшую его ложу: она была пуста. Ему показалось, что пол уходит у него из-под ног. В ту же секунду интонация голоса его совершенно изменилась, и он снова монотонно и машинально продолжал свой монолог, обращенный к королю. Он все еще время от времени посматривал на пустую ложу, чтобы убедиться, что глаза не обманывают его, но там не было больше ни его красавицы, ни другой дамы в маске, ни спящего мужчины, ни пажа в зеленом платье. Гелю показалось, что в театре вдруг стало темно, хотя по-прежнему свет лился в окна.

Почти совершенно не понимая, что он делает, Гель кое-как окончил эту сцену и другую, следующую за ней, очень длинную и неинтересную. Он вышел как в тумане в актерскую и сел на стул в глубоком раздумье. «Разве жизнь утратила для тебя всякую прелесть?» – послышался вдруг голос Шекспира, верно угадавшего настроение своего протеже. Он говорил это полунасмешливо, полусострадательно. При этих словах Гель почувствовал раскаяние: он обманул доверие своего патрона и почти провалил его пьесу. Поэтому он сказал совсем невпопад:

– Простите меня, я постараюсь исправиться в последнем акте.

И он встал с места с твердым намерением действительно взять себя в руки. Ведь, может быть, та девушка и ее спутники только перешли в другую ложу или же ушли на время и снова затем вернутся в театр. К тому же с его стороны было очень глупо пренебрегать единственным средством когда-либо сравняться с ней богатством, и надо было принять во внимание злорадство, светившееся в лице Джильберта Грове.

Теперь ему предстояла сцена встречи с Гамлетом на кладбище. Стараясь уверить себя, что очаровавшая его девушка смотрит из какого-то неизвестного ему места, он играл с таким жаром, что, когда вышел за кулисы после этой сцены, сам Бёрбедж приветствовал его восклицанием:

– Прекрасно сыграно, сэр!

– Недурно сыграно, – подтвердил и Полоний, а Офелия, скинувшая свое женское платье и оставшаяся в мужской куртке, воскликнула с торжеством:

– Посмотрите, какое кислое выражение лица у Джильберта!

Но Мерриот был настолько благороден, что не стал радоваться унижению своего врага, а обрадовался тому, что Шекспир самолично поблагодарил его за игру. Затем он отошел немного в сторону и стал упражняться со своей рапирой, приготовляясь к сцене поединка.

Отчасти благодаря именно его умению обращаться с рапирой Шекспир и поручил ему играть роль Лаэрта; будучи сам дворянин от рождения, Гель прекрасно владел этим благородным оружием, заменившим везде мечи и щиты. Будучи еще в Оксфорде, при жизни своих родителей, когда процесс, затеянный Беркширской ветвью его фамилии, еще не лишил его крова и не заставил бежать в Лондон, чтобы найти какие-нибудь средства к существованию, он каждый день упражнялся в фехтовании под руководством всевозможных учителей. В Лондоне он научился в этом отношении всему, что могли ему дать нового французы в изгнании, воевавшие когда-то во Фландрии и в Испании. В искусстве владеть рапирой он не знал себе соперников, и хотя в сцене поединка в «Гамлете» все движения были уже заранее заучены, все же требовалось немало умения и искусства, чтобы выполнить их безукоризненно. В те времена, когда почти каждый человек умел владеть тем или другим оружием, поединок сам по себе имел для всех огромный интерес.

Публика была настроена очень нервно, напряжение ее достигло высшей степени, как и должно быть всегда в пятом акте, перед концом пьесы. Все мужчины: солдаты, ученые, приказчики, лорды – принимали живое участие в происходившем на сцене поединке и поощряли сражавшихся восклицаниями и советами. Симпатия всех была, конечно, на стороне Гамлета, но для всех было ясно, что Лаэрт несравненно лучше владеет оружием и только по необходимости оставляет победу за ним. Благородная манера, с которой Лаэрт признал себя побежденным, совершенно наэлектризовала публику и расположила ее в пользу этого актера. Во время поединка, когда Лаэрт сделал движение, которое должно было на самом деле обязательно ранить Гамлета, из публики вдруг раздался громкий голос:

– Я знал, что удар этот будет нанесен, Мерриот! Это я, Кит Боттль!

Когда Лаэрт наконец сознался в измене и просил прощения у Гамлета, все положительно были на стороне Геля: так хорошо он фехтовал и с таким жаром играл свою роль. Когда спектакль кончился, он был настроен так же радостно, как и все остальные актеры, обменивавшиеся оживленными замечаниями и спешившие переменить свои богатые одежды на обычный костюм.