Но человек предполагает, а Бог располагает. Ни царю Иоанну Васильевичу, ни королю Стефану Баторию не суждено будет пережить срок столь необходимого для обеих сторон перемирия…
Глава третья. Здравствуй, Волга, и прощай!
1
Над весенней Волгой, над ширью Девьих гор, неспешно плыли белые облака. И то и дело в солнечный день гигантские синие тени укрывали землю. Минуя правый берег, облака наискось устремлялись в сторону левого, и серой становилась великая река – минуту назад пронзительно-синяя на солнце! А затем белым пенистым исполинам открывался левый берег. И тогда густые синие тени пересекали огромное холмистое плато – поляну! Местные казаки звали её Барбошиной. Потому что ещё давно облюбовал это место самый вольный казак Волги, никому не желавший подчиняться. Ни царю, ни ногайцам, ни другим атаманам. Был он дерзким грабителем, разбойником по воле дикого сердца, весёлым душегубом! Но любившим и жить, как падишах! Звали его Богданом, а прозвище было у него Барбоша – за огромную чёрную бороду. Так его прозвали на западных рубежах Руси, ведь «барбара» на латинских языках означало «бородатый»
[1]. Богдан Барбоша имел свою казачью ватагу, одну из самых больших на Волге. Под его крылом всегда ходило человек двести-триста, но собрать Богдан мог и больше – до полутысячи.
Внизу, в затонах, стояли его корабли. Барбоше и его казакам достаточно было часа, чтоб сорваться с места – сесть на струги и уплыть, куда глаза глядят! Грабить ли, скрываться, просто гулять!.. Тем паче, если покажется московское или ногайское войско. Но каким оно должно быть? Малые ногайские разъезды близко не подходили к этому месту! Тут их ждала верная смерть. Ведь Барбоша поляну свою любил и чужаков на неё пущать и не думал! Называл её «родовым гнездом»! Именно тут, на этом вот плато, окружённом лесом, над Волгой, прямо напротив Девьих гор, уже давно обосновалась его ставка. Раскинулся военно-полевой лагерь и дворец одновременно. С этой поляны атаман обозревал всю ширь Волги! Казаки расставили свои палатки вокруг горы, а на самой поляне, в её центре, поднимался шатёр Богдана. Непростой шатёр! Его он привёз из бухарских земель – и сам шатёр, и утварь бухарскую, и ятаганы, и ковры персидские, и много чего ещё. Другие шатры, поскромнее, стояли в отдалении от атаманского шатра: там жила необходимая прислуга…
Вот над этим пёстрым восточным шатром атамана, золотисто-алым, высоким и ярким, дорогим, в каких милуются с жёнами и рабынями странствующие ханы – воистину степным дворцом! – и плыли белые кучевые облака. Самого бухарского купца Богдан Барбоша зарезал, а его жён забрал себе. Но потом всех продал – оставил только одну. И не чистокровной персиянкой она была, и не турчанкой, и не степнячкой, и не с русских с окраин. Звали её Роксаной. Все крови в ней перемешались – и оттого эта дева была ещё прекраснее! Тёмные косы, карие продолговатые глаза, большие и тёмные, смуглая кожа. Ещё девчонкой украли её с низовьев Волги и продали в рабство. Многому научилась она за пять лет в плену – нескольких хозяев сменила, пока не обрушился на голову очередного её владельца жестокий и весёлый казачий атаман. Было к тому времени красавице Роксане двадцать лет…
Её и привёз на Волгу рабыней и служанкой, наложницей и женой атаман Богдан Барбоша. Отказался он от других дев, чем удивил товарищей! Владел только ею одной и, кажется, был счастлив. С тех пор как он взял её к себе, прошло быстрых и лёгких три года!
И счастлива казалась своей бродяжной судьбой Роксана. Потому что любовь владела её сердцем. Любовь и страсть, упоительное чувство неизбывного томления…
Она лежала перед ним в шелках и подушках обнажённой, забросив руки за голову, скрестив ноги. Через её бедра, чуть ниже живота, перетекал отрез воздушной ткани. Роксана лежала и смотрела в глаза своему атаману. А он, в шароварах, с голым торсом, похожий на зверя, глядел на неё. Был он уже чуть утомлённым, разомлевшим чуток от плотской любви. Нет, не мог он не зарезать того, кто владел ею! И ещё бы десятерых убил. Да хоть сотню! Только он мог быть рядом с ней, только он! Подле Роксаны лежала перевёрнутая виола – изысканный европейский инструмент, без которого не обходился ни один королевский двор. Виола, сработанная в далёкой Кремоне, была украдена казаком три года назад вместе с наложницей…
– Твои глаза – чёрные звезды, Роксана. Знаешь об этом?
– Говорил уже… много раз говорил…
– И ещё раз скажу, голубка, и ещё…
Роксана поцеловала ладонь и дунула на неё, послав любовнику воздушный поцелуй. Он улыбнулся в ответ. И она улыбнулась ему, но глаза её не смеялись. В темных глазах Роксаны таилась тяжёлая грусть.
– Отчего не весела? – спросил он.
Но молодая женщина не ответила.
– Спеть тебе, Богданушка? – вместо этого спросила она. – Обещала ведь…
– Спой, голубка, – сказал Барбоша.
Роксана потянулась за инструментом, взяла его в руки и стала едва заметно трогать струны. Сколько бы рассказала эта виола, купленная каким-то безымянным купцом в далёкой Венеции! Преодолевшая несколько морей, прежде чем оказаться на Каспии! А теперь ещё и на Волге! Сколько тонких женских невольничьих рук касались её! Рук искусных гетер! Инструмент зазвучал – и волшебство зазвучало в каждом его звуке! И как иначе: какие пальцы в эти минуты касались его! В каких руках уже трепетал инструмент! В умелых, сильных и нежных одновременно!
И только потом, настроив виолу, не сводя глаз со своего хозяина, Роксана запела низким бархатным голосом:
Ой да, ветер, ой, степной!
Мне бы век быть молодой!
Ах, мой сокол, ясный сокол,
Коротать все дни с тобой!
Ой ты, солнышко, мой свет!
Только слов на свете нет,
Что б судьбу заговорить мне
И с тобою жить сто лет!
Ой да, ветер, ой, степной!
Не угнаться за тобой!
Нас разлука развенчает,
Развенчает путь земной…
Тень легла на чело атамана.
– Да что с тобой? – глядя в глаза подруги, спросил он. – Роксана?..
– Ничего, родной, – она покачала головой, – ничего…
Роксана улыбалась, и вдруг в глазах её заблестели слёзы.
– Тогда скажи, о чём плачешь? Ну же, голубка моя? – атаман даже подался вперёд. – Что случилось? Почему такие песни грустные поёшь, милая? – нахмурился он.
– Что на сердце у меня – то и пою, Богдан. – Роксана отложила виолу. – Очень глубоко на сердце! Точно игла! Прости, милый…
Атаман сжал кулаки.
– А ведь ты и в моё сердце точно смотришь! Тоска у меня нынче, Роксанушка, – молвил он, – злая тоска. Но отчего? Точно весть дурную жду…
Она потянулась к нему, и воздушная ткань соскользнула с её бёдер. Подобралась на коленях. Села рядом, взяла его в лицо в ладони, расплескала по лицу атамана чёрные волосы.