Обреченный царевич - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Попов cтр.№ 3

Верховный жрец Амона-Ра сменил свое прежнее имя – Аменемиб, что означало «Амон в сердце моем», на более откровенное – Аменемхет – «Амон во главе» и ведет себя в полном соответствии со смыслом своего нового имени.

Птахотеп понял, что разгромлен, даже не появившись на поле боя. Все прежние планы рухнули, все тайные замыслы прокисли. Надо все начинать сначала. Но вот что?! Лучший способ прийти в душевное равновесие – это спросить совета у того, кому служишь.

Стояла еще плотная предрассветная тьма, когда не спят только стражники гиксосского гарнизона. Птахотеп решительно направился к «Дому утра». Там он застал молодого жреца, готовившегося с помощью нескольких служителей к обряду очищения, перед тем как встретиться со взглядом Птаха. Птахотеп сбросил на холодный каменный пол свои одежды и показал молодому жрецу, что он должен уйти. Тот был удивлен, но приказание выполнил быстро и молча. Служители, помахивая курительницами, обступили невысокого, пузатого, короткошеего человека с большим, заостренным, отменно выбритым черепом. Птахотеп не без труда сел на корточки, простер вперед руки ладонями вверх и насколько мог склонился к ним головою. Достать лбом ладоней уже давно ему было не под силу. Но жрец не думал о своей позе, его занимал Аменемхет. Что может означать его стремительный секретный приезд, тем более в тот момент, когда приближается праздник Нового года, когда всякому жрецу подобает находиться при своем храме и при своей пастве.

Поскрипывали цепи, на которых висели курительницы, приятный, освежающий сознание запах шел от них.

Да, он Птахотеп, союзник Аменемхета, так же как Птах, союзник Амона в делах пользы Египта. И у них один враг – Аварис. Договоренность о том скреплена и словами, и немалыми делами, но разве поступают так с другом и союзником, разве тащат его на веревке вслед за своим замыслом, как нерадивого раба?!

Птахотеп поднялся и принял на свои плечи и голову драгоценное облачение, взял в руку одну из курительниц и отправился через анфиладу темных внутренних покоев храма к пока еще скрываемому мраком ночи святилищу. Каждую из комнат он очищал дымом терпентина, и там, после его прохода, воцарялся свет, возжигаемый молчаливыми полусогбенными служителями.

Наос Птаха был изготовлен из позолоченного дерева и запечатан большой глиняной печатью с изображением иероглифа «ночь». Птахотеп сломал толстыми, короткими пальцами глиняную пластину, просыпав несколько крупных крошек на гулкий пол. Наос медленно отворился, показалась статуя бога, представленная в виде укутанного в одежды человека, сжимающего в правой руке посох «уас», выкрашенный в густой зеленый цвет. Да, цвет мемфисского бога – зеленый. А вот Амон всегда голубой. Верховный жрец простерся перед статуей ниц и начал читать молитву. И очень скоро понял, что даже между словами молитвы просвечивает образ незваного гостя. И звуки остановились у него во рту. Получалось так, что он молится не Птаху, но всего лишь фиванскому жрецу. Какая мерзость!

По знаку Птахотепа служители поднесли сосуд с благовониями. Борясь с раздражением, верховный жрец нарочно замедленно стал обрызгивать статую. Бог, до этого момента мертвый, ожил. Птахотеп показал зеленому богу золотой солнечный диск с крылом сокола, глаз Хора, тот самый, что был вырван у Ра его непотребным врагом Сетом. И только в этом месте богослужения, при воспоминании об этом боге-предателе, о его статуях, воздвигнутых посреди каждого гарнизонного двора гиксосов и перед дворцом нечистого фараона в Аварисе, Птахотеп ощутил кипение злобы в своей груди, направленной не на Аменемхета.

Север был все же отвратнее юга.

Перед тем как статую Птаха вынести из наоса для подобающего омовения, ему показали статуэтку Маат, богини мудрости, дочери Ра.

Специальный служитель, древний прокопченный солнцем старик, умастил тело статуи с благоговейными нашептываниями и поклонами, а потом обрызгал благовониями. После этого Птах был возвращен на свое место в золоченое жилище и перед ним положили пищу: латук, сушеную смокву, пирожки с мясом.

Все, и служители, и верховный жрец, должны стоять в молчании, пока бог питается. После этого участники церемонии очищаются священной нильской водой, опять приносят курительницу с терпентином, съеденную Птахом еду уносят, дабы предать огню. Торжественно затворяются золоченые створки, медленно, с глухим пением молитв, задвигаются засовы. Птахотеп старательно оттискивает печать на комке влажной глины и, пятясь, как раб, удаляется.

Он уже решил, как будет себя вести в ситуации, которую создал бесцеремонный фиванец.

3

Гист резко сел на своем ложе и огляделся, ища, что его разбудило. Масляный светильник у входной двери давал мало света, но достаточно, чтобы рассмотреть – они в спальном покое вдвоем. Начальник гарнизона и изваяние Сета. В лазуритовом глазу бога играл огненный отсвет, и это было так же привычно, как пестрое шерстяное полотнище на стене у ложа, свидетельствующее, что обитатель покоя не ничтожный египтянин, но воин непобедимого степного племени шаззу. Рядом с ложем стояли богато украшенный кувшин для умывания, два низких табурета на ножках в виде львиных лап и тростниковая циновка с ярким, заметным даже в полутьме рисунком. Все вещи несомненно египетской работы, подарок князя Бакенсети предшественнику Гиста. Шаззу племя воинов, а не сибаритов, но для гарнизонной жизни все же приходилось брать отдельные предметы из развратного египетского обихода. Таким образом, покой начальника гарнизона Хут-ка Птаха являл собой произвольную смесь суровой армейской простоты и дешевой провинциальной роскоши. И тошнотворную смесь, на взгляд молодого столичного офицера. Гист считался не только одним из лучших офицеров в армии Авариса, но и одним из первейших щеголей этого поразительного города. Во многих отношениях вкус его считался непререкаемым в столице фараона Апопа. Сюда, в гарнизон Хут-ка Птаха, он был отправлен в ссылку за прегрешение, которого за собою не знал, отчего ему было здесь особенно тоскливо. Слуги, певцы, повара, массажисты, гардероб, даже любимые мечи – все осталось в столичном доме. Гист не спешил обустраивать свою здешнюю жизнь, не веря, что задержится в Мемфисе надолго.

Снаружи раздалось размеренное постукивание двух тростниковых колотушек. Внешнее охранение гарнизона сообщало, что миновала середина ночи и на всех путях порядок.

Вместо того чтобы опуститься обратно на подушку, набитую верблюжьей шерстью, и досмотреть роскошный столичный сон, великодушно посещавший его почти каждую ночь, начальник гарнизона встал, набросил на плечи серую шерстяную накидку и вышел из спального покоя. Оба стражника, дремавшие за дверью, опершись на древки копий, подобрались и шумным сопением показали, что они наготове. Они были похожи друг на друга, как близнецы, как их копья. Коренастые, кривоногие, с круглыми лицами, с овальными безволосыми подбородками. Носы у обоих толстые, короткие, глаза посажены узко. Типичные воины гордого племени шаззу. Гист был заметно выше их ростом, тонкой кости, лицо имел вытянутое и нос горбинкой. Сделав знак рукою, начальник гарнизона велел одному из стражников следовать за собой, второй остался дремать на месте, шумно отрыгнув жирной обеденной похлебкой.