Жора молча курил. Отвечать на вопросы и спрашивать он ещё не мог, надо было придти в себя. Стыдно было посмотреть ей в глаза.
– А про птицу мою чего не спросишь? – сама она перевела разговор на другое.
– Я думал, только попугаи разговаривают. А что ворону научить можно, если честно, не верил…
– Э-э-э… Болтать можа всяки выучиться. Даже гэты, вон, – нежывы, болбочет… – она ткнула своим высохшим острым пальцем в белую пластмассовую коробочку репродуктора, неуместную на бревенчатой стенке. – Тольки редка я слухаю. Можа, кали, пагоду… Бывае, что и правильны их прагноз…
– А как же зимой… – не мог подобрать нужных слов Жора. Волком, что ли, тут выть зимой? – Снега много? Заносит?
– Начальникам дабирацца нелёгка! – засмеялась она с хрипотцой. А нам – одна халера! Что в лето болото месить, что снег… Разве только на лыжах! А шассейку тракторы чистят – автобус ходит.
– А… не скучно?
– У племянника – телевизор японский, знаешь, видно. Вот и хажу глядець.
– Так Дубовец, значит, вам племянник?..
– Стары мой и батька его, покойники, – браты родные были…
– Выходит, и вы – наследница? – голова его заработала профессионально. Если что-то случится с Константиком…
– Якая табе наследница! – отмахнулась цыганка. – Па матке ему наследство. Матчын старейшы брат, дядька родны, за польским часам ещё в Америку тую за грошами укатил. Разам яны с Адамом, что в прошлым годе памёр, открыли сабе майстроуню – швейную мастерскую. Был гэты Адам добры портной – золотые руки. Други – в памочниках. Оба разбогатели. На гэтыя грошы, кажуть, Константиков дядька новое дело завел, миллионерам зрабился. Вось откуда наследство. А дурны Адам долю свою забрал и сюды вернулся. Да не пашанцавала яму. Чатырнадцаты год, вайна. Только в Паставах обосновался, немцы пришли, грошы все отобрали. На тое ж золото, что засталося, землю успел купить, завёл хозяйство. А тут снова война! Потом Саветы! Землю всю отобрали – зноу нищий! Это уже я помню, на моей памяти. В колхоз Адам, конечно, не захотел, ремесло свое тоже бросил. Байки туристам рассказывал, ягоды продавал на базаре. Так и жил человек, пока в приюте не помер… А дядька Константиков умней оказался. Только не слышали о нем ничего, пока тоже смерть не пришла, да наследство тое осталось.
«А телевизор-то, – подумал Жора, – откуда?» – и остановив взгляд на убогом настенном приемнике, тут же с неловкостью опустив глаза.
– Нет, – почувствовала она его сомнение. – Ведала б я. Константик мне был, как сын. С детства его глядела. Хворала матка, на колхоз рабила. Что моё дитя…
– А как же…
– Не крау ён николи в жизни. Правду кажу, каб знал.
– Откуда же тогда всё?
– А гэта, детка, не ведаю… – он прочел насмешку в лучащихся цыганских глазах. – Не вам гэта по зубам и не мне… Можа, толька этой нечистой силе… и по зубам. Яны, можа, разберутся?
– Иностранцы?
Цыганка засмеялась:
– Ха! Тут, як говорится, – не нашего полёту птицы! Якие они иностранцы?… Хоть с гэткими я не зналася, але ж думаю… те – тоже люди…
«А эти… – хотел спросить Жора. – Не люди?» Кто же они такие?»
– Учёней ты за меня, только в этом деле учёность твоя не поможет… Матка твоя из яких?
Жора почувствовал, что краснеет. Не хотел он ни перед кем отчитываться. Знал только, что жена деда – та бабушка, которая умерла и которую он никогда не видел, тоже была цыганка.
Старуха удовлетворённо кивнула. Потом ловко – ухватом поставила в угли чугунок.
– Поэтому не скажу тебе, как хотела, «иди обратно». Пришёл, значит, надо тебе зачем-то. Твое дело – зачем… – хитро сверкнули её глаза. – Один совет: страх в этом деле не помощник. И не думай, что что-нибудь тебе кажется. Всё оно так и есть…
Она отошла от печки, пропуская его к двери. Птица снова села ей на плечо.
«Может, выдать себя за её зятя? – подумал Жора. – За родственника… Нет. Сложно. Значит, и я – наследник?..»
– Сказать им что? Про тебя?
Он почувствовал благодарность.
– Скажите, что я… знакомый…
– Можно и так сказать. Отчего же нет? Разве ж ты мне не знакомый? Только не скрывай, что милиционер.
«Они и так знают! Всё знают… – читал он в её глазах недосказанное. – И не думай, что что-нибудь тебе кажется…»
Он замер перед порогом, словно ожидая чего-то.
– Тот, что высокий, – продолжала цыганка, – за Стася себя выдаёт, двоюродного брата Константика… Мне ли его не знать?! Тоже племянник был. Тоже его растила, пока с маткаю год праз пять после войны в Польшу к родне уехали. Как же, похож, и родинка на щеке! Да николи б такому не вырасти из того Стася! Вот что тебе скажу… И потом, наши-то, его погодки – все уж, как старики, без зубов… А этот – король-королем!
«Уж точно, должно быть, за сорок лет…» – прикинул Жора.
– Ну а второй-то – шут! Это шофёр который, – уточнила цыганка, – сразу видать – бесовское отродье!
Она в сердцах звякнула щеколдой.
Глава 6. Идалинская вечеря
Вечер был уже на дворе, а может, ночь. Ночи тут белые, как на севере – лето ещё совсем не на исходе. Звёзд было в небе – одна или две. Изредка накрапывал дождик.
Старуха пошла впереди. Дверь свою закрывать не стала.
Они минули несколько хат, в которых жили – огороды были засажены. Ни в одном окне не было света.
Деревня кончилась, и там, за деревней, справа в низине, у самого подножья холма, откуда вдруг потянуло сыростью, говорившей о близости озера или пруда, в ясном ещё почему-то небе, куда севшее уже давно солнце всё ещё посылало свои последние отблески, – вырисовывались причудливые силуэты деревьев. Таких старых и таких древних – той неизвестной породы, которую видишь лишь на старинных полотнах, пейзажах Брейгеля или Рейсдаля, и всегда гадаешь – какие же это деревья? Что за вымерший неизвестный вид? С такой перистой живописной кроной и раскидистыми ветвями?
«Ну, вот, хоть узнаю, что за деревья в древности рисовали…» – успокаивал себя Жора, спускаясь вслед за цыганкой вниз по тропе, и, когда увидел огромные купины старых ив на берегу пруда, сваленный в бурю тополь с сухой вершиной и высокий, просто гигантский клён, наклонившийся над остатками каменной мельницы, сразу понял: просто древних таких деревьев, кроме как на картинах, прежде ещё не видел. А деревья-то были самые обыкновенные… Редко кто из них рассчитывал на долгий век, всё это были инвалиды, искалеченные войнами, молниями и ветрами – век свой они отжили и чудом пришли сюда из прошлых веков.
– Паны сажали! – бросила, обернувшись, цыганка и вздохнула.
Вздохнула она с сожалением. «Могикане!» – кивнул ей в ответ Жора и попытался представить, как будет выглядеть этот берег, когда и эти деревья погибнут от старости. Грустью повеяло от этого запустения. Вспомнился старик у речки. «Ничога никому не трэба…» Никто уже не посадит здесь молодую иву. Ещё больше застоится вода, пруд совсем зарастёт, и развалится мельница на том берегу. И уйдет ощущение старины…