В 1600 году он переехал в Италию. Став придворным живописцем у герцогов Гонзага в Мантуе, побывал с дипломатической миссией в Испании.
Он совершенствовал мастерство, изучая и копируя лучшие произведения итальянских и испанских живописцев. Как дипломат находился при дворах Франции, Англии, но европейскую славу обрел как художник. В 1609 году его пригласили в Антверпен на службу к герцогу Альберту Габсбургу.
Основав собственную мастерскую, Рубенс привлек учеников и помощников, многие картины только намечал и подправлял «кистью мастера». Одним из талантливейших его учеников был Антонис ван Дейк, прославившийся как портретист и лишь на год переживший своего учителя.
Рубенсу принадлежат портреты («Камеристка», «Елена Фоурмен»), пейзажи, сцены сельской жизни и охот («Кермес», «Крестьянский танец», «Охота на кабана»), картины и мифологические сюжеты («Вакх», «Персей и Андромеда») и религиозные («Воздвижение креста», «Снятие с креста»), исторические и аллегорические полотна (цикл «Жизнь Марии Медичи», «Бедствия войны»). Он умел создавать сложные динамичные композиции, находить неожиданные ракурсы, демонстрировать роскошь человеческого тела и воплощать на полотне красоту и радость жизни.
Может показаться, что в его оптимизме нет ничего необычного. Ведь он был, в сущности, важным вельможей, прекрасно принятым в королевских домах. В Антверпене у него был свой дворец и должность главного придворного живописца Изабеллы Австрийской, правительницы Фландрии, которая, надо отдать ей должное, не ограничивала творческие замыслы художника.
Правда, в 1626 году внезапно умерла его любимая жена Изабелла Брант. Несчастье на некоторое время выбило Рубенса из привычной колеи, он перестает писать картины, уезжает в Испанию. Там он женится на Елене Фоурмент, которая была на четверть века моложе его. Брак был счастливым, так что вряд ли можно говорить о каком-то трагическом периоде. Как тут не радоваться жизни!
Но ведь для него, как для любого талантливого человека, наивысшую радость доставляло творчество. Будь иначе, он не оставил бы такого гигантского объема преимущественно первоклассных работ. Это действительно был результат нелегкого труда и вдохновения.
Да, на его полотнах – пышнотелые красавицы, преобладает радостное или торжественное движение, а то появляется компания весельчаков с пьяным богом вина. (Помнится, при мне перед этой картиной в Музее изобразительных искусств им. Пушкина в Москве остановился мужчина средних лет, оценил габариты персонажей и настроение и с удовлетворением прочитал надпись: «Пьяный силён»). Таким было его представление о полнокровной красоте и кипении жизни. Только не следует забывать, что его вакханалии – явление искусства, а не личной биографии. Его не привлекали гульбища и пиршества, легкодоступные развеселые женщины, праздное существование. Неужели труд – привлекательнее беззаботного безделья или обеспеченной дипломатической службы?
У Рубенса было именно так. И не только потому, что он был талантлив и умен, а потому не мог опуститься до бездумного состояния. Как обычно бывает в истории, духовный подъем охватил всю страну. Творческие личности появляются не из-за прихотливого и случайного соединения генов, обеспечивая врожденную гениальность. Такое примитивное представление о сущности таланта опровергается сотнями, тысячами примеров. Вот и Рубенс вовсе не имел в своем роду людей с художественными наклонностями. Да и не только он был выдающимся творцом в Нидерландах того времени. Достаточно вспомнить имена великих художников – ван Дейка, Халса, Иорданса, Снейдерса, Рембрандта; переехавших в Нидерланды французского философа и математика Рене Декарта, чешского педагога и мыслителя Яна Амоса Коменского. На одной из своих картин начала XVII века Рубенс изобразил своих соотечественников – гуманиста Юсиа Липсия (под бюстом римского философа-стоика Сенеки) и Гуго Греция, автора трудов по юриспруденции, обсуждающих с третьим ученым какую-то книгу. За ними стоит сам автор картины, прислуживающийся к разговору.
Итак, страна была на подъеме. Тяжелейшая борьба за независимость Нидерландов от испанского владычества завершилась победой (хотя и не полной). Сказались разгром «Непобедимой армады» Испании у британских берегов и общее ослабление этой великой – на то время – державы, процветавшей за счет завоеваний и грабежа государств Нового Света. В отличие от этого Нидерланды жили трудом своих граждан и активностью купцов, предпринимателей. В Амстердаме была основана Ост-Индская компания (1602), которая вела торговлю с восточными странами, и общественная биржа (1609), значительно более надежная, чем частные, а потому пользовавшаяся огромным авторитетом. Как писал известный французский историк Фернан Бродель, «амстердамские биржевые игры достигли такого уровня усложненности и ирреальности, который надолго сделал из этого города исключительное место в Европе – рынок, где не довольствовались покупкой или продажей акций, играя на повышение или на понижение, но где умная игра позволяла вам спекулировать, даже не имея на руках ни акций, ни денег. Именно здесь было раздолье маклерам».
Конечно, подобная лихорадочная активность позже обернется упадком, но поначалу она содействовала расцвету страны, поощряя труд и торговлю. Показательна в этом отношении картина Говерта Флинка (1615–1660), воспроизводящая сюжет времен республиканского Рима: «Марк Курций Дентато отвергает золото врагов, предпочитая блюдо репы». (Как тут не вспомнить слова Пушкина об основе процветания государства: «Не надо золота ему, / Когда простой продукт имеет».)
О воздействии окружающей общественной среды на творчество убедительно писал, в частности, Ипполит Тэн. По его словам, после бедствий войны и разрухи «…мир кажется раем; человек радуется не потому, что ему очень хорошо, а потому, что настоящее положение лучше, неизмеримо лучше прежнего… Все самые обыденные действия получают особую прелесть и интерес: люди оживают и как будто начинают жить впервые. При подобных обстоятельствах всегда возникают творческая литература и самобытное искусство. Только что испытанное великое потрясение стирает с вещей однообразный налет, которым покрыли их предание и привычки. Открывают человека: видят основные черты его обновленной и преображенной природы; схватывают его сущность, его затаенные инстинкты, могучие силы, отражающие его племенные особенности и направляющие ход его истории; через полстолетия их не будут замечать, потому что они уже приковывали внимание в продолжение полувека; но покамест все свежо, как в первый день творения… Рубенс, будучи ребенком в изгнании, подле заточенного в темницу отца, слышал у себя дома и вокруг отголоски бури и крушения. После деятельного поколения, которое страдает и созидает, является поэтическое поколение, которое пишет, рисует или ваяет. Оно дает яркое и полное выражение энергии и стремлениям мира, основанного его отцами. Вот почему фламандское искусство возвеличит, воплощая в героических типах, чувственные инстинкты, грубую и буйную радость, суровую энергию окружающих душ и обретет Олимп Рубенса…»
Рембрандт
(1606–1669)
Завершив предыдущий очерк высказыванием И. Тэна, придется начать этот с мнения бельгийского поэта Эмиля Верхарна, который считал, что гений Рембрандта проявлялся вне связи с обстоятельствами места и времени: