Железный Хромец - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Попов cтр.№ 71

Тимур сообщил своему условному господину, что разослал многочисленных гонцов по всей стране, а также по странам сопредельным со строгим указанием разыскать его.

– Ты слышал об этом, Кабул-Шах?

– Да.

– Отчего же ты не явился сам, ведь от твоей норы до моего дворца не более фарасанга?

Поэт, преодолевая равнодушие и особого рода лень, ответил, что не понимает, почему он должен был это делать.

– Надо ли тебя понимать так, Кабул-Шах, что тебе все равно, кем быть на этой земле, грязным нищим дервишем или ханом Самарканда?

Поэт поднял на спрашивающего большие черные глаза. Он был грязен и обтрепан, ибо Тимур не пожелал ждать, когда он посетит баню и переоденется. Веки Кабул-Щаха были воспалены – действие едкого кизячного дыма, – это придавало взгляду особый оттенок, но не было при этом ничего в нем демонического. И весь облик царевича говорил о своеобразной умеренности и уравновешенности. Да, он был грязен и обтрепан, но не настолько, как иные наиболее неистовые представители наиболее неистовых дервишских орденов. Одежда его была в относительном порядке, то есть он не вываливался специально в грязи и не раздирал ее сознательно, дабы явить миру особую степень своего падения и несчастья. Волосы его были спутаны, но не до состояния войлока. Его трудно было представить бьющим себя руками в грудь или посыпающим голову пеплом. Пожалуй, лишь абсолютное спокойствие в не слишком обычной ситуации казалось чем-то чрезмерным.

– Но мне же предложено стать подставным ханом, а не настоящим.

– Ты видишь тут большую разницу? – спросил Тимур с легкой настороженностью в голосе.

Кабул-Шах медленно оборотил свое лицо к нему:

– Конечно. Мне кажется, что моя жизнь в этом качестве мало будет отличаться от моей жизни в той норе, из которой вы меня извлекли.

– Как это – не будет отличаться? – удивленно поднял брови эмир. – Там ты был голоден, наг, лишен удовольствий и женщин, каждый мог тебя обидеть. Здесь же все наоборот, ни в еде, самой изысканной, ни в одежде, самой нарядной, ни в женщинах, с любым цветом волос и кожи, тебе не будет отказа. Не говоря уж о том, что вся моя армия встанет на твою защиту, если ты сочтешь, что кем-либо оскорблен.

Поэт спокойно дослушал речь эмира, хотя с первого слова знал ее содержание.

– У тебя неправильное представление о той жизни, которую я вел, но это простительно, ибо у тебя не было возможности попробовать. И я не поленюсь объяснить тебе, в чем твоя ошибка. Ведь дело не в том, какова еда, а в том, чтобы быть сытым, согласись. Я даже не буду говорить о том, что чревоугодие грех, а сытость угодна Аллаху, просто замечу, что в своей норе я был сыт. Мои стихи и проповеди приносили мне вдоволь и лепешек, и урюка, и овечьего сыра. Приблизительно то же можно сказать и об одежде. Не сказано ли, что она должна защищать от холода и пыли и тогда она хороша. Станет ли она лучше, если будет привлекать внимание и завистливые взгляды? С женщинами еще проще.

– Ты посвятил себя Аллаху и поэтому… – попытался предугадать его мысль Береке.

Кабул-Шах усмехнулся, но не снисходительно, а спокойно и дружелюбно:

– Ты спешишь, сеид, но это не страшно. Не грех, когда человек спешит, чтобы приписать другому человеку достоинства и подвиги, которыми тот не обладает.

Береке чуть-чуть покраснел и потупился.

– Когда я был молод, я знал женщин. Я чувствовал, как это приятно. При моей нынешней жизни у меня нет в них большой потребности, но я не буду утверждать, что у меня никогда не возникнет потребность в них. А мысль моя такова: силен не тот, кто может пользоваться услугами многих и разных женщин, силен тот, кому все равно, услугами каких он может воспользоваться. Не разные, но любые…

Тимур кивнул:

– Мысль твоя тонка, но, кажется, я постиг ее. Но что ты скажешь о защите? Не будешь ли ты утверждать, что, бродя по дорогам с одним лишь посохом в руках, ты был сильнее защищен от опасностей, чем я, которого окружают тысячи и тысячи верных и умелых воинов.

– Напрасно ты считаешь это место в моих рассуждениях самым слабым – оно самое сильное. Скажи, человек, которому все равно что есть, что одевать, все равно, спать с женщиной или нет, скажи: чье он привлечет внимание? У меня ничего нет, значит, меня нельзя ничего лишить, нельзя, стало быть, ограбить. Человек, окруженный тысячами защитников, вызывает алчный интерес у десятков тысяч желающих поживиться. Разве я не прав?

– Возможно, в твоих словах и содержится какая-то правота, но она меня не убеждает.

– Я пришел сюда не для того, чтобы тебя в чем-то убеждать. Я пришел сюда по твоей просьбе и отвечаю на твои вопросы, среди которых главный – почему я тебе не отказал.

Щека Тимура непроизвольно дернулась. Кажется, разговор из развлекающего грозил стать раздражающим. Этот умник только что доказал свою полную неуязвимость, не хотелось бы, чтобы он из-за этой невидимой стены начал осыпать гостеприимного хозяина ядовитыми упреками и отравленными насмешками. Но выяснилось, что Кабул-Шах совсем к этому не стремился.

– На твой вопрос не было короткого ответа, поэтому нам пришлось проговорить долго, отнимая твое государственное время. Теперь ты, надеюсь, понимаешь, что я согласился поселиться в дворце, потому что считаю – здесь смогу вести ту же жизнь, что вел до сих пор. Суть не в еде, не в одежде, не в почестях, не в охране. Суть в том, что я тут буду так же свободен, как и там.

И Тимур и Береке встрепенулись. Эмир спросил:

– Свободен? Что ты вкладываешь в это слово?

– У меня здесь так же не будет обязанностей, как не было там. Я ни за что не буду отвечать, ничего не буду решать, значит – что?

– Что?

– Я никому не смогу навредить. Разница между настоящим правителем и правителем мнимым такая же, как между тобою и последним нищим из грязных пещер на окраине Самарканда.

Кабул-Шах повел себя именно так, как обещал. Его жизнь была жизнью дервиша, но дервиша, живущего во дворце и окруженного тем почитанием, которым окружают представителя царственного рода. Или, вернее, пытаются окружить. Кабул-Шах предпочитал уединение, отказался от какой бы то ни было прислуги, из людей подобного рода к нему входил только один человек, который приносил ему пищу.

Вместе с ним поселился один юноша, страстный почитатель его таланта. Он готовил письменные принадлежности, растирал чернила, отпаривал пергаменты – словом, обязанностей у него было немного. Ибо даже коврик в сад, подходивший к ступеням дворца, поэт выносил сам. На этом коврике он проводил большую часть дня в неподвижном сосредоточении.

Первое время Тимур посылал к Кабул-Шаху человека, когда в южном крыле дворца затевался какой-нибудь пир или прибывало важное посольство. Мнимый государь являлся, но пользы от его присутствия было не больше, чем от присутствия какой-нибудь неодушевленной статуи. Наконец эмир понял, что таким образом поэт дает ему понять, что приглашать его на подобные сборища не надо, и пошел навстречу этой сложно выраженной просьбе. Кабул-Шаха оставили в покое. Собственно говоря, от него было получено все, что нужно. Всем в Самарканде, всем в Мавераннахре было известно, что Тимур, сын Тарагая, не сделался узурпатором власти в городе, что он всего лишь управляет им, почитая род чингисидов, что доказывает уважение, выказываемое царевичу Кабул-Шаху.