Великий раскол - читать онлайн книгу. Автор: Даниил Мордовцев cтр.№ 60

Он остановился. Старуха громко вздохнула и поправила платок на голове молодухи. Глянули на нее и воровские глаза младшего казака и словно выговорили: «Ишь, волоокая, только худа гораздо, щупленька…»

– А путь куда держите? – помолчав, спросил Никон.

– Да твоей святыне поклониться, – отвечал старший.

– Много наслышаны, – добавил младший, тряхнув «кучерями».

– А коли твоя милость будет, осударь, благословишь нас, и дале побредем, – пояснил старший.

– Куда же именно? – спросил Никон.

– В Соловки, осударь.

– От Никона к Зосиме, – пояснил опять младший. – Смолоду жито, о душе забыто, а теперь надоть и душу спасти, – бойко окончил он и покосился на молодуху.

У Никона опять глаза метнули искры и потухли. Он вспомнил, что лет шесть тому назад, когда он жил еще в Воскресенском монастыре, к нему тоже приходил с Дону этот крутолобый, глазастый казак и тоже шел с «тихово Дону» в Соловки «душу спасти». А вскоре пришли слухи, что этот крутолобый чуть не пол Московского государства, словно краюху хлеба, отмахнул себе и чуть всего Московского государства вверх дном не поставил… То был Степан Тимофеевич Разин, тоже с виду тихоня и смирена, а вон какой окраек царства отворотил…

– Доброе дело, доброе дело душу спасти, – задумчиво сказал Никон.

Глаза этого крутолобого Стеньки с Дону, казалось, глядели на него и теперь… «Эх, Степан, Степан, – думалось ему, – и тебя съели бояре…»

– А что, на Дону у вас теперь тихо? – спросил он.

– Тихо-ста… делов никаких… скучно… ну, вот и идем спасаться, – проговорил младший.

– Ну, спасибо, что вспомнили меня, смиренного и забытого, – с дрожью в голосе промолвил Никон. – Аз есмь привменен с нисходящими в ров… Поживите у меня, отдохните, помолитесь…

Казаки поклонились.

– Челом бьем на добром слове да на милости…

– Сымайте-ко переметки с плеч, облегчитесь, положите вон туда, на завалинку, – вмешался Шайсупов, до того времени молчавший и тоже иногда поглядывавший на миловидную бабенку.

Казаки недоверчиво глянули и поклонились, но котомки все-таки сняли с плеч и положили.

– А ты что, старик? – обратился Никон к босоногому старичку с мальчиком. – Твое лицо как будто мне знакомо.

– Да мы, отец родной, твои сироты, крохински, – прошамкал старик.

– А, из Крохина.

– Крохински, родной, крохински… Еще третьегодь ты мне воспенново внучка вылечил, так с той поры воспенными и дразнят нас, Шадровитыми.

– А! Шадровитый, помню, помню, – обрадовался Никон.

– Шадровиты, точно, отец…

– Что ж это у мальца-ту твоего? Чем недужен?

– Воспа и у ево была, у Сысойки, внучок мне тоже будет.

Никон велел подвести мальчика ближе. Из-за тряпок, которыми было обвязано лицо его и голова, виднелась сплошная кора из струпьев.

– Ай-ай-ай! – качал головою Никон. – Да он, кажись, весь отек, пухнет…

– Пухнет, отец, пухнет.

– С чего ж бы это? А?

– Без хлебушка живем, с того, должно…

– От заячьего корму, – раздался вдруг с переходов чей-то добродушный голос.

Все оглянулись. К крыльцу подходил низенький, широколицый улыбающийся монах, старый, но совсем безбородый, словно каженик, которого крестил Филипп апостол.

– С заячьего корму раздобрел отрочок, – повторил улыбающийся монах.

– А! Мардарушка… каженик, – улыбнулся Никон.

– Корочку ивову да липовку, поди, грызли вместо хлебушка, дедко? – спросил каженик.

– Корочку, отец, ивушку да липку, – был ответ.

– А с коих мест без хлеба-то?

– С поста, отец, с поста… да летом, слава ти, вольготно: кору не грызем, грибки есть да ягодки в лесу, ими кормимся.

Голова Никона тряслась как будто с укором кому-то: «Нет, нет, не так, не так надо…» И казаки как-то неодобрительно покачали головами.

Никон вопросительно взглянул на того, кого называл Мардарушкой и кажеником.

– Покормим их, как рукой сымет оное пухово, – заметил этот последний с доброй улыбкой.

– Да, Мардарушко, корми, корми их… ах ты, господи! – торопливо говорил Никон.

– Откормим, отец святой… Мужик, смерд, что клоп: кажись, совсем высох, одни пленки в ем остались, подох совсем; а припусти его к себе, и он напился уже так, что вот-вот лопнет, и ожил, и здоров, и смердит… Так и мужик: кажись, помирает совсем, а вкинь ему в брюхо хлебца чистенького да рыбки либо мясца кусочек, ну и ожил и работать здоров, и смердит гораздо…

– А струпья-те, струпья, глаз мало видать, – качал головой Никон.

– И струпья сымем… святым маслицем от лампадки помажем, мигом исцелит, – успокаивал отец Мардарий.

– За глаза-те страшно, Мардарушко.

– Что глаза! У смерденка глаза, что у щенка: покормил молочком, ну и прозрел.

Отец Мардарий хорошо знал натуру смердью: покорми его, напой, и все болести рукой сымет.

– Так ты уж, Мардарушко, попечись о них, – сказал наконец Никон.

Старик подтолкнул своего мальца, что-то шепнул ему, и они оба поклонились в землю.

– Добро, добро, встаньте, – бормотал Никон, и в голосе его звучала доброта и ласковость. – А ты что, баунька? – обратился он к старушке с молодухой.

Старушка повалилась в ноги.

– Полно, полно, бабка… говори, что у тебя.

– Дочка вот… исцели, угодник…

– Чем недужна?

– Ох, угодничек!.. Порчена…

– Порченая? Бесноватая?

– Ох, порчена, угодничек: бес в ей… исцели, изгони беса-ту.

– Что ж, выкликает?

– Кличет, угодничек, кличет.

– А кого именно?

– Ох, угодничек печерской! Епишку кличет.

– Кто ж оный Епишка-то?

– Муж ейный будет… зятек мой…

Молодуха при этих словах сильно закашлялась и со стоном ухватилась за правый бок.

– А что бок-от у тебя, милая? – ласково обратился к ней Никон.

Молодуха не отвечала. Она, видимо, пересиливала боль, но выразительное лицо ее и детские глаза выдавали ее страдания.

– Болит бок, миленькая? – еще ласковее переспросил Никон.

– Ребро у ей, угодничек, – отвечала за нее старуха.

– Что ребро?

– Перешиблено, батюшка.

– Как! Чем перешиблено, бабка?

– Поленом, угодничек.

– Что ты говоришь? Кто перешиб?