Молодые и красивые. Мода двадцатых годов - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Хорошилова cтр.№ 60

Манекенщица Вера Ашби (Шумурун) в свадебном кокошнике работы Дома моды «Молино»

Париж, 1922.

Фонд А. А. Васильева

Манекенщица княгиня Мери Эрнстова, урожденная княжна Шервашидзе

Париж, 1929.

Фонд А. А. Васильева

И конечно, двадцатые немыслимы без русских манекенщиц и фотомоделей, обладавших тонкой акварельной красотой, которую так старательно формировали природа и генетика многие-многие столетия и которая теперь почти не встречается в России.

Африканская культура флиртовала с европейской модой задолго до Века Джаза. Алжир, куда так стремились французы еще во времена Бонапарта, подчинился им в 1830 году. В интерьерах и костюме стали актуальны североафриканские мотивы, орнаменты, вышивки. В честь зуавов, смуглых воинов, вставших под ружье французского монарха, назвали куртки и шаровары. Африкой бредили художники, гашишисты и поэты-символисты. Увлечение Древним Египтом, балет «Клеопатра» в сценографии Бакста, стремительное развитие пароходных компаний и ежегодные потоки туристов в Каир и Гизу упрочили присутствие Африки в «белой» культуре эпохи модерна.

Еще на заре стального века в Соединенных Штатах баловались блюзом. Продвинутые чикагцы легко отличали одну регтайм-тему от другой, кое-что слышали о Скотте Джоплине, местном чернокожем пианисте, очень эффектном. Но даже они мало знали о коренной джазовой культуре, о мощных новоорлеанской и чикагской школах, которые отсиживались в подполье до 1917 года.

Джаз, как многое другое в США, начался с рекламы. В феврале 1917 года компания Victor Talking Machine записала сочные вещи ансамбля The Original Dixieland Jazz Band. Пластинки разошлись вмиг. И неважно, что композиции были приглаженными и слишком стройными, неважно, что джаз-банд состоял из «белых» музыкантов. Главное было сделано – джаз сыгран, записан, раскуплен. В новый, обещающий стать прибыльным, бизнес включились другие компании. Отличную рекламу негритянской музыкальной культуре сделала Okeh Records – раскрутила «коренных» исполнителей, в том числе неподражаемую Меми Смит, познакомила американцев с лучшими подпольными хитами ударных чернокожих джаз-бандов и доказала всему прогрессивному человечеству, что блюз – это веселая музыка. Знаменитый рекламный призыв – «Хочешь быть счастливым, покупай блюз» – стал главным слоганом Века Джаза.

Издатели звукозаписывающих компаний быстрее других почувствовали приближение перемен. «Белое» общество желало веселиться. Его либеральная часть плевала на традиции и светские правила, такие старомодные, такие нелепые в новом послевоенном мире. К черту границы, к черту различия. Пусть белое смешается с черным. Да здравствует хаос, да здравствует новый мир и новый человек! Люди, вновь родившиеся в 1919 году, были эмпириками. Ни во что не верили. Познавали мир на ощупь, кожей, устами, телом, чувствительными подушечками пальцев. Им было всё разрешено. Запреты и условности остались в 1914 году. Им хотелось хорошей клубной встряски после встряски траншейной. И джаз им помог. В нем было столько природного, хтонического, сексуального буйства, и в нем был блюз – извечная непонятная душевная тоска, равнозвучная «белому» послевоенному сплину. Он был сложным, противоречивым, черно-белым – джаз был таким же, как двадцатые годы.

Это было время Меми Смит, Перри Бредфорда, Луи Армстронга, Кида Ори, Джо «Кинга» Оливера. Это была эпоха звукозаписывающих компаний, радиостанций, дансингов и ярких музыкально-танцевальных ревю.

Если джаз официально появился на свет в 1917 году, то годом рождения негритянских джазовых шоу принято считать 1920-й, а местом – Филадельфию. Там произошла судьбоносная встреча четырех афроамериканских парней – композитора Нобла Сиссла, пианиста Юби Блейка, артиста Флурноя Миллера и либреттиста Обри Лайлса. Они присутствовали на заседаниях Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения и, явно увлеченные идеей продвижения афроамериканской культуры, задумали некое театрально-музыкальное шоу в бродвейском духе с забавной историей и крепкими джазовыми хитами. Средства на постановку с трудом, но выискали, и в мае 1921 года мюзикл «Shuffle Along» был впервые представлен на сцене нью-йоркского театра Daly’s, что на 63-й улице. Публике понравилось всё – костюмы и гримасы, негры, вымазанные для убедительности черной краской, варварская пляска с резкими выпадами и пьяным шатанием, песни с откровенно сексуальным контекстом и хор шестнадцатилетних «крошек» в атласных фраках и цилиндрах. Раззадоренные пунцовые зрители покидали театр, как задумали авторы – напевая запомнившиеся мелодии. И вскоре им захотелось сюда еще.

Композитор Нобл Сиссл

1950-е годы.

Библиотека Конгресса (Вашингтон), номер: LC-USZ62-131764

То, что происходило вблизи театра Daly’s за полчаса до шоу, журналисты называли «пробками начала спектакля». Сюда, на 63-ю улицу, в хромированных глянцевитых без устали гудящих автомобилях, отражающих бег неоновой рекламы, стремился весь фешенебельный Нью-Йорк, в том числе богатые продюсеры, охотившиеся за талантливыми безымянными актерами. «Shuffle Along» превратился в компактную фабрику бродвейских звезд. В нем дебютировали Джозефина Бейкер, Аделаида Холл и Пол Робсон, главные шоумены джазовых двадцатых.

Нобл Сиссл и Юби Блейк времени не теряли. В 1924 году сочинили новый хит – мюзикл «Chocolate Dandies». Тогда же прогремели другие афроамериканские постановки – «Honey», «Runnin’ Wild» и «Dover Street to Dixie». В 1925 году в парижском Театре на Елисейских Полях впервые давали мюзикл «Revue negre», кульминацией которого стали дикие пляски почти обнаженной Джозефины Бейкер. Всеобщее экстатическое увлечение новыми негритянскими ритмами, наконец-то обретшими свободу после стольких лет подполья, повлияло на колорит и стилистику клубов, в которых звучал разухабистый, порой грубоватый, но родной, настоящий негритянский джаз.

И лучшие клубы находились в Нью-Йорке.

Жирно отмеченные на его глянцевых night life картах, они роились красными точками у Гарлема и южнее – у Верхнего Ист-Сайда, Центрального парка, возле престижных западных пятидесятых улиц. Самые крутые (американцы именовали их tough clubs) были закрытыми. Туда попадали по специальным пригласительным или через знакомых – по рекомендациям. Отправлялись в эти заведения, как стемнеет, в закрытых авто, в полном молчании, будто ехали грабить банк. Машины вместе с водителями предусмотрительно оставляли на соседних улицах, чтобы не привлекать внимания полисменов, и, достучав каблучками до нужного дома, тихонько скреблись в дверь (а иногда выстукивали условленный ритм), шмыгали в тусклый предбанник, закамуфлированный под табачную или книжную лавку. Там ждал вышибала – громадный цветной с выпученными от страха или собственной значительности глазами, которыми несколько раз без стеснения проводил по гостям, хорошенько сканируя. «Пальто и шляпы сюда», – командовал он. Разоблачились. «Платим за вход». Заплатили. «Следуйте за ним», – вышибала указывал на юркого улыбчивого негритенка-проводника. Сначала вниз по узкому сырому коридору, чуть не задевая макушкой единственную унылую лампочку, вверченную в потолок. Потом вперед до маслистой облапанной портьеры, за ней – нелегальный бар, эдакое чистилище. Смутное, вонючее, душное. Здесь очищали кошельки гостей и хорошенько «чистили» их на предмет неблагонадежности. «Кругом все тряслось, – вспоминала Лоис Лонг, – раздавались чьи-то крики, потолок и стены вибрировали от музыки, доносившейся откуда-то сверху, и ей в такт вибрировали наши стаканы, наполненные черт знает чем» ^[16].