Когда Европа была нашей. История балтийских славян - читать онлайн книгу. Автор: Александр Гильфердинг cтр.№ 44

Своей относительной духовностью Святовит и отличается существенно от богов древней славянской мифологии (так можно назвать языческое поклонение всех славянских народов, за исключением балтийских, то поклонение, которое состояло в первобытном обожании сил природы), а равно от богов германских. Как правитель мира, Святовит соответствует славянскому Перуну; но Перун был бог вполне вещественный: подобно Зевсу и Юпитеру, он владел не благотворным светом, а разрушительной молнией; замечательно, что вообще молния не почиталась у балтийских славян, как у прочих язычников, принадлежностью божества, или, по крайней мере, не составляла такой принадлежности, которая обратила бы на себя внимание современных писателей: писатели эти, особенно же начитанный в Виргилии и других древних поэтах Саксон Грамматик, не пропустили бы в изображении богов балтийско-славянских черты столь видной и столь сходной с классическим образом Юпитера. Мы найдем в одном уголке славянского Поморья остаток поклонения Перуну, но не увидим в этом Перуне прежнего верховного бога славян, бога молнии. Такая особенность мифологии балтийских славян зависела, безусловно, от большей духовности их взгляда на божество. С другой стороны, Святовит, как Сварожич, сын Неба и бог света, сходился с солнцем (Дажьбогом или Хорсом) и огнем, которые обожались славянами и были также Сварожичи, дети Неба. Но, не говоря о том, что Святовит имел значение гораздо более обширное, потому что ему принадлежал весь мир, а не только солнце и огонь, он существенно отличался от них тем же характером духовности, которая отличала его от Перуна: Святовит был существом, отрешенным от стихий природы, а в Сварожичах, Солнце и Огне, именно эти стихии обоготворялись древними славянами.

Из всех божеств наиболее близок к Святовиту Один или Водан, верховный бог германской мифологии, которого Гримм определяет следующими словами: «Это божество есть всепроникающая, творящая и образующая сила; оно дает людям и всем существам вид и красоту, от него исходит искусство певцов, оно правит войною и уделяет победу, и оно также располагает плодородием земли и всеми вообще благами и дарами».

Во многом, таким образом, Один (Водан) близок к Святовиту; особенно же совместная власть над войной и плодами земли обличает сходство в их природе. При том Один, так же, как Святовит, был наездником и, как он, ездил на белом коне (впрочем, он катался и на колеснице). Быть может, исконное общение между германцами и балтийскими славянами имело некоторое влияние на это сходство: замечательно, что Один (Водан) наиболее почитался именно тем германским племенем, которое жило подле славян, саксами. Но прямого заимствования не могло быть ни с той, ни с другой стороны, потому что в самой сущности представления об Одине и Святовите, при всем сходстве присвоенной им деятельности, было совершенное различие. По германским мифам Один произошел вот каким образом.

В первоначальной пустоте (эта пустота представлялась огромной пропастью или зиянием), среди которой стоял лишь колодец, от действия стихий холода и тепла на потоки, выливавшиеся из колодца, родился великан Имир и потом корова Аудумбла; корова стала лизать соленые скалы льда, и показались сперва волосы человека, на другой день вышла человеческая голова, на третий день явился весь человек, Бури: у Бури родился сын Борр, у Борра Один и два других сына. Один с братьями убили великана Имира и из его тела создали небо и землю, а потом из двух деревьев сотворили мужа и жену. Стало быть, несмотря на то, что Один у германцев почитался высшим божеством, никому не подчиненным (все его предки исчезли), происхождение ему приписывалось, однако, вовсе не божественное: он был лишь внук того первого человекообразного существа, которое явилось из массы хаотического льда. И сам он имел не только внешний образ человека, но и свойства в полном смысле человеческие: одноглазый старик в просторном плаще и широкополой шляпе, глядящий в окно на восток, он как-то вовсе не казался божеством, а скорее похож был на старого витязя, которому воздавались божественные почести; у скандинавов же он совершенно потерял, как известно, божественный характер и превратился в вождя народа асов, который во времена глубокой древности перешел из восточных земель в Скандинавию.

Святовит, правда, также представлялся, подобно Одину и почти всем языческим богам, в человекообразных кумирах; но между ними было то глубокое различие, что Один являлся человеком во всем своем существе, а Святовит, при наружном образе человека, вполне сохранял характер божества (разумеется, в языческом смысле): потому он казался существом несравненно высшим, чем Один, хотя занимал в мире не первое место, как Один, а второе. Его происхождение было гораздо достойнее божества, нежели Одиново: он рожден был Небом, первоначальным бытием, Творцом всего мира. В своей божественной силе и благости он стоял над человеком в недосягаемой высоте, как свободная стихия света, которая была ему по преимуществу присвоена и которая столь многим народам являлась символом божества: в Одине и этой светлой стороны не было.

Итак, следует признать Святовита существом самобытно созданным балтийскими славянами. Но какой же был общий смысл этого бога, который является у них с таким обширным и разнообразным значением? Сын Неба, Сварожич, бог света, он управляет миром; воинственный наездник, он сражается с врагами своей святыни; мирный властитель, располагает плодами земли; любя людей, своих поклонников, он дарует им обилие жатвы и победу на суше и на море, он, значит, – и вот его сущность, – бог благодетель людей, бог света и добра.

В таком смысле Святовит был тесно связан в религии балтийских славян с тем страшным вопросом, который искони и везде предстоял уму человеческому, на который всячески отвечали разные религии и философии, и который одно христианство разрешило, с вопросом о начале зла и отношении его к благости и всемогуществу Божиим. И балтийские славяне старались по-своему решить его. Видя в природе смену света и тьмы, в делах человеческих смешение добра и зла, они представили себе зло началом коренным и признанным в мире, хотя, может быть, не равноправным добру, но тем не менее божественным, имевшим своего представителя в Чернобоге. Таким образом, в их религии явился дуализм, который делает ее с виду похожей на веру древних персов. Но учение Зороастра было, собственно, не религия, а философская система, принятая за народную веру; оно имеет характер отрицания прежнего богопоклонения, которое сохранилось в Индии (почему индийские боги превратились в представлении персов в существа демонические), и, вероятно, поводом к этому противодействию и отрицанию был именно вопрос об отношении добра и зла, на который нет в древнем индийском язычестве решительного ответа; по крайней мере, этот вопрос поставлен во главу Зороастровой системы, зло признано в мире равносильным и современным добру, и эта основная мысль проведена с исключительностью наперед построенной теории, так что в религии Зенд-Авесты нет ничего, кроме борьбы двух отвлеченных, но представленных вещественно, начал, «Господа премудрого» и «Злого мыслителя».

Мифология балтийских славян, напротив, образовалась, очевидно, не теоретически, взамен другого, изгнанного верования, а естественным развитием, и дала вопросу о добре и зле важное, конечно, но не исключительное значение; не было введено того систематического равновесия, какое эти начала получили у персов. Добро по-прежнему преобладало в божествах балтийских славян и пронизывало всю их религию; небесный Бог (творец мира, в этом понятии заключается идея благости), Святовит, Жива, Радигость, Яровит, Перун, все это были боги добрые. Понятие зла вкралось, можно сказать, эмпирически: не находя в своем представлении о добрых божествах разрешения вопроса о зле в мире и признав существование зла как особого божественного начала, балтийские славяне не воссоздали на этом основании, как древние персы, всей своей религии, и только прибавили божество зла к сонму своих богов. Этим-то объясняется странное положение Чернобога в их мифологии. С одной стороны, он стоит один против целой семьи добрых божеств и не имеет ни высоты небесного Творца, ни власти Святовита, а с другой – он не второстепенное существо, как во многих религиях, не демон, а божество в полном смысле. В одной только мифологии мы находим существо, схожее с Чернобогом, именно Пикула пруссов и литвы (по-литовски Пикулас, по-древнепрусски Пикулос, значит, собственно, гневный). Он был один из трех первостепенных богов литовского племени, и при Перкуне, могущественном громовержце, властителе мира, при Потримпе, боге благом по преимуществу, жизнедавце, дарователе победы и земных плодов, и всех второстепенных божествах, покровителях человека, один представлял собою злое начало ^[69]. Перкун бог чисто стихийный, и этим вполне отличается от верховного, небесного Бога балтийских славян; но в двух других главных прусско-литовских божествах сходство со Святовитом и Чернобогом замечательное. Нельзя предполагать тут никакого заимствования ни с литовской стороны, ни со славянской; но было, очевидно, аналогичное развитие религиозных воззрений. Не происходило ли в одно время, под влиянием умственного движения, возбужденного на Балтийском поморье борьбой с германскими и скандинавскими дружинами и освобождением от них, образование мифологии и у славян, и у пруссов? Не было ли общения мысли? Не было ли и союза действительного, как в XIII в., как вновь дружина германская, дружина крестоносцев, нагрянула на пруссов, и пруссы поставили себе вождем славянского князя, храброго Святополка поморского? Быть может, когда-нибудь предположения наши будут подтверждены наукой.