Что ж, пусть тогда Дон Дж. Герман пеняет на себя, пусть
считает, что наступил на гремучую змею.
Он первым пришел в себя и решил возобновить прерванный разговор:
— Итак, Дженкинс, обдумайте все хорошенько. Мой шофер
отвезет вас обратно, дома вы сможете прочесть бумагу. Даю вам время до завтра,
а завтра приходите сюда в девять вечера и дайте окончательный ответ. Если вас
не будет ровно в девять, я буду считать, что вы отвергли мое предложение. Вы
понимаете, что это означает.
Я коротко кивнул, попрощался и вышел.
Он не учел только, что, если я соглашусь принять участие в
его игре, подписанная бумага останется в моих руках, и я смогу использовать ее,
если история выйдет наружу. Я понимал, он не настолько глуп, и за этим что-то
кроется. Либо он собирается убить меня, прежде чем я успею воспользоваться этой
бумагой, либо… Ну да ладно, надо сначала подойти к реке, а уж потом думать, как
через нее переправиться. Судя по ловушке с бриллиантами, он задумал не
убийство, а что-то другое; что именно, мне предстояло узнать.
Шофер остановил машину на углу. Я усмехнулся. Герман с
самого начала боялся иметь со мной дело, раз передал мне записку с опытным
преступником.
А теперь вот еще послал за мной собственного шофера.
Интересно, кто из них подсунул мне бриллианты?
Войдя в квартиру, я приласкал Бобо, радостно бросившегося
мне навстречу, надел тапочки и растянулся на диване. Потом не спеша развернул
бумагу, которую дал мне Герман. Если бы в нее был заложен динамит, я бы не
удивился:
«Тому, кого это может интересовать.
Констатирую, что я нанял известного мошенника Эда Дженкинса
для того, чтобы он проник в дом Лоринга Кемпера, вскрыл сейф и выполнил
полученные от меня инструкции.
(Подпись) Дон Дж. Герман».
Бумага была написана уверенным отчетливым почерком, красными
чернилами и заканчивалась размашистой подписью с росчерком в конце. Да, вот
такую бумагу мне собственноручно вручил Дон Дж. Герман. Я улыбнулся, встал,
надел пижаму, взял книгу и лег в постель.
На следующее утро чуть позже десяти часов я пришел в
городское управление по делам округа и запросил регистрационную карточку одной
особы, проживающей в этом городе.
Вскоре мне предоставили необходимую информацию.
Уединившись, я просмотрел ящичек с карточками и нашел ту,
что была заполнена Доном Дж. Германом. В карточке был указан его возраст —
сорок восемь лет, а также его принадлежность к республиканской партии.
Была там и его личная подпись — размашистая, с росчерком в
конце.
Я вынул из кармана полученную накануне бумагу и сравнил
почерк и подпись. Я оказался прав — между почерком на бумаге и на учетной
карточке не было ничего общего.
Ну что ж, приблизительно этого я и ожидал. Должно быть, он
собирался избавиться от меня, прежде чем я успею воспользоваться этой бумагой.
Неужели он думал, что я поверю, будто это его почерк, только потому, что
получил бумагу непосредственно из его рук? Это был психологический трюк.
Разгадав его замысел, я соображал, как поступить — нанести
ему удар незамедлительно или сделать вид, что попался в мышеловку, и придумать
способ выскользнуть из нее, прихватив с собой наживку и подстроив все таким
образом, чтобы мышеловка захлопнулась в тот момент, когда Герман сунет в нее
руку.
Дома я раскрыл утреннюю газету и задумался. Мне порядком
поднадоело вечно скрываться и все время быть начеку. Пора бы уже зажить
спокойной жизнью, когда можно прийти в городской парк, усесться на скамейке и
не спеша разобраться в своих мыслях. Как мне недоставало уютной квартирки, где
бы я мог чувствовать себя как дома и безмятежно валяться на диване с газетой в
руках и верным псом, лежащим у моих ног.
Да, я действительно порядком устал и чуточку ослабил хватку,
хотя знал, что всегда могу наверстать упущенное, — те ошибки, которые я
наворотил когда-то, теперешний Эд Дженкинс уже ни за что не повторит. В какие
неприятные ситуации я только не попадал! Но это в прошлом.
Мои размышления прервал тихий стук в дверь. Бобо сделал
стойку, потянул носом, вопросительно посмотрел на меня, но не оскалился.
Я открыл дверь.
На пороге стояла девушка в низко надвинутой шляпке с узкими
полями, из-под которых выбивалось несколько вьющихся прядей, большие глаза
настороженно смотрели на меня.
Я поклонился:
— Пожалуйста, проходите, мадам. Чем могу быть полезен?
Это была Элен Чэдвик, однако я не подал вида, что узнал ее.
Пока я закрывал дверь, она подошла к Бобо и протянула к нему
свою тонкую изящную ручку, так что ее пальцы оказались перед самым носом пса. И
прежде чем я успел предостеречь ее, она, пожав плечиком, положила руку собаке
на голову. Если на свете и существует пес-однолюб, то это, несомненно, мой
Бобо, поэтому я затаил дыхание в ожидании маленькой драмы, лихорадочно пытаясь
вспомнить, есть ли у меня бинты и йод под рукой.
Но я ошибся. Бобо с минуту стоял неподвижно, потом
повернулся и вопросительно посмотрел на меня, при этом рука девушки продолжала
лежать на его голове. Чувствовалось, что наша гостья хорошо знает собак.
Заметив выражение испуга на моем лице, она сказала:
— О, не беспокоитесь, мистер Дженкинс. Все в порядке.
Можно подружиться с любой собакой, если перед тем, как погладить ее, дашь ей
понюхать кончики пальцев. Собаки все воспринимают на нюх, и им не нравится,
когда кто-нибудь незнакомый лезет к ним.
Впрочем, то же самое можно отнести и к людям. Стоит им
убедиться, что вы их друг, и тогда совсем другое дело. По запаху рук собака
может даже читать ваши мысли. Правда, песик?
Я предложил ей сесть:
— Как его зовут?
— Бобо.
Она рассмеялась низким серебристым смехом:
— Какое славное имя! Ты хороший пес, Бобо.
С этими словами она ласково похлопала его по голове, в ответ
он вильнул хвостом. Потом она опустилась на стул, а Бобо уселся возле меня,
глядя на девушку.
Она вздохнула, откинулась на спинку стула, положила ногу на
ногу и, глядя из-под полей шляпки, после недолгого колебания произнесла:
— Меня зовут Элен Чэдвик.
Я встал и поклонился:
— А вы, мисс Чэдвик, похоже, уже знаете мое имя. Эд
Дженкинс всегда к вашим услугам. Буду рад помочь вам.
Чем могу быть полезен?
Она смотрела на меня с минуту, потом улыбнулась:
— Если вы действительно хотите помочь мне, то должны
сегодня же жениться на мне.
Ох уж эти мне девицы! Никогда не знаешь, чего от них
ожидать. Я-то думал, здесь будет море слез, истерики, протесты и заверения, что
никогда в жизни она не уступит требованиям Германа, думал, она будет просить у
меня совета, как заставить Германа оставить ее в покое, и все такое прочее. И
вот она сидит передо мною, и, когда я, отдавая дань вежливости, задаю ей
вопрос: