Самозванец - читать онлайн книгу. Автор: Теодор Мундт cтр.№ 42

– Что тогда?

– Тогда я здорово брякнусь вниз.

– А как низко?

– Да, пожалуй, прямо на эшафот.

– Так, значит, дело очень серьезное?.. Вот что скажи мне еще: значит, полковник Левенвальд посвящен в твою тайну?

– Отнюдь нет. Он искренне считает меня майором и бароном Кауницем.

– Что было бы с тобой, если бы командир поверил Вандельштерну?

– То, что я только что сказал.

– Значит, Биндер здорово выручил тебя своим показанием?

– Ну, еще бы! Передай ему от меня самую сердечную благодарность. Кроме того, я надеюсь, вы отныне станете принимать все меры, чтобы наша рота поверила в лживость утверждения Талера.

– Не беспокойся, мы сделали это без всякой просьбы с твоей стороны. Впрочем, с тех пор как Вандельштерн сидит на гауптвахте, а Талера на славу выдрали, никто не решится вслух высказывать предположения относительно тождества рядового Лахнера и барона Кауница.

– Должно быть, это первый случай, когда пьянице и мошеннику Талеру пришлось пострадать за правду!

– Ну, не велика беда, это ему зачтется за старые грехи. Мало ли самых скверных проделок сошло ему благополучно с рук? Недаром же его звали «фальшивым талером» ^[32]. На этой почве возник даже анекдот. Драть Талера заставили Ниммерфоля и Вурцнера. Они задали ему баню, а когда покончили с экзекуцией, то приходят в казарму и говорят: «Ну и отчеканили же мы его». С тех пор мы и прозвали их фальшивомонетчиками.

– Фальшивомонетчиками? Почему?

– Да ведь они сами сознались, что отчеканили «фальшивый талер»!

– Недурно! Слушай, вот что: когда кончается твой отпуск?

– О, еще не скоро: мне продолжили его на двое суток. Да и вообще отныне служба будет довольно легка: дядя взялся разбить цветники в саду командира, – ответил Вестмайер.

– Ты сегодня вечером куда-нибудь отправляешься?

– Собираюсь кутнуть во славу Божию, но если я тебе нужен, то можешь располагать мною.

– В таком случае зайди ко мне часов в пять; может быть, у меня появится возможность пригласить тебя на одно дело, которое может понравиться тебе больше, чем бессмысленный кутеж.

– Ладно, в пять часов я буду у тебя.

– Значит, до скорого свидания, милый Вестмайер. Передай нашим товарищам мой сердечный привет.

– Можешь рассчитывать на них, как и прежде.

Друзья сердечно простились, и Вестмайер ушел.

IX. У прекрасной Эмилии

Лахнер снова очутился на опасном пути.

Несмотря на то что Фрейбергер вообще категорически запретил пускаться в какие-либо приключения, не вызываемые необходимостью, а в частности, крайне неодобрительно отнесся к ухаживанию за баронессой Витхан, наш герой все-таки ни на минуту не задумался над вопросом, следует ли ему сегодня навестить раненую Эмилию.

Какое дело было всем этим людям до его сердечных симпатий и дружественных чувств? И так он чересчур пассивно подчинился всем их желаниям, и так уже обратился в какого-то автомата. Его даже не спрашивали, с ним даже не советовались в том деле, которое целиком было связано с его неустрашимостью и умом. Мало того, под видом лакея к нему приставили шпиона, докладывавшего старому Фрейбергеру о каждом шаге своего господина. Ввиду этого Лахнер решил, что постарается в самом непродолжительном времени повидаться с князем Кауницем и обратит его внимание на то, что подобное лишение самостоятельности только вредит счастливому исходу дела.

«Ведь они должны считаться с тем, что весь риск несу на себе я, – думал отважный гренадер. – Раскроется моя смелая игра – и мне, самозванцу, не избежать самых чувствительных наказаний, тогда как остальные лица попросту отрекутся от меня и скажут, что сами были введены в заблуждение. Нет, такое положение вещей не может долее продолжаться, и уж по крайней мере в деле личных чувств я не буду плясать под их дудку».

Во всяком случае, вплоть до того момента, пока дело окончательно не погибнет, у него, Лахнера, руки развязаны. С ним уж очень бесцеремонно начали обращаться: сегодня, например, когда он предложил еврею Вестмайера в товарищи по предполагаемой ночной экспедиции, Фрейбергер без объяснения причин довольно невежливо и резко отклонил это предложение. А когда Лахнер заметил еврею, что ему придется отказаться от продолжения розысков, раз ему будут постоянно так связывать руки, то Фрейбергер весьма недвусмысленно намекнул, что достаточно одного кивка головы, и его, Лахнера, будут судить как дезертира и самозванца.

Но до этого он не допустит, в известном смысле руки у него развязаны. Пусть вся эта компания не помышляет, что удастся отыграться на его спине. Достаточно выйти часов в шесть из дому, скакать всю ночь без передышки, чтобы очутиться за пределами досягаемости. Хватиться его могут только днем, часов в двенадцать, а имея в своем распоряжении пробег в восемнадцать часов, можно не бояться преследования, разумеется, на это он пойдет только в крайнем случае, если ему будет грозить уж очень большая опасность. Но это необходимо иметь в виду, чтобы не очень сгибаться перед Кауницем и Фрейбергером в их непомерных, властных требованиях.

Поэтому Лахнер не задумываясь направился около шести часов к дому Витхан. Нечего и говорить, что его сейчас же впустили и провели в гостиную, куда вышла и Эмилия, одетая в скромное домашнее платье и раскрасневшаяся, словно роза. Она смущенно и радостно протянула ему левую руку (правая была на перевязи), и поцелуй, которым лже-Кауниц приник к ее очаровательной ручке, был настолько горяч, что по телу Эмилии пробежала легкая дрожь.

Она сейчас же увела его в свой уютный будуар, где приветливо и весело потрескивали дрова в жарко растопленном камине. Они близко уселись друг около друга на маленьком канапе, и Лахнер опять взял здоровую руку баронессы, опять покрыл ее бессчетными поцелуями, говоря, как счастлив он, что ранение оказалось несерьезным.

Чувства, обуревавшие мнимого барона, были настолько ярки и очевидны, что не могли укрыться от Эмилии. Но хотя она и не отнимала у него руки, ее прекрасные глаза с томной грустью и тревогой посматривали на красивого молодого человека.

Прошло несколько минут в томительном, сладком молчании. Наконец Эмилия нежно высвободила свою руку и заговорила о своем решении оставить этот жестокий мир и укрыться в стенах монастыря.

Лахнер вздрогнул при этих словах и вопросительно, недоумевающе посмотрел на баронессу. В его взгляде было столько участия, столько страдания, что Эмилия только вздохнула.

– Что вы делаете, баронесса? – вне себя воскликнул он. – Разве это возможно! Неужели же вам не с кем посоветоваться? Неужели вы способны под влиянием дурно сложившихся, но преходящих обстоятельств навсегда отказаться от жизни, людей… от счастья? И неужели вы не подумали о том, что не вы одна хороните свое счастье в монастыре, что может существовать человек, чье счастье тоже погибнет, умрет в тот момент, когда за вами захлопнутся тяжелые монастырские врата?